– Мне ничего не надо, оставьте меня, – прервала опять
Наташа.
– Знаю, вы горды... Но я говорю искренно, от сердца. Что
намерены вы теперь делать? Помириться с родителями? Доброе бы оно дело, но ваш
отец несправедлив, горд и деспот; простите меня, но это так. В вашем доме вы
встретите теперь одни попреки и новые мучения... Но, однако же, надо, чтоб вы
были независимы, а моя обязанность, мой священный долг – заботиться теперь о
вас и помогать вам. Алеша умолял меня не оставлять вас и быть вашим другом. Но
и кроме меня есть люди, вам глубоко преданные. Вы мне, вероятно, позволите
представить вам графа N. Он с превосходным сердцем, родственник наш и даже,
можно сказать, благодетель всего нашего семейства; он многое делал для Алеши.
Алеша очень уважал и любил его. Он очень сильный человек, с большим влиянием,
уже старичок, и принимать его вам, девице, можно. Я уж говорил ему про вас. Он
может пристроить вас и, если захотите, доставит вам превосходное место... у
одной из своих родственниц. Я давно уже, прямо и откровенно, объяснил ему все
наше дело, и он до того увлекся своим добрым и благороднейшим чувством, что
даже сам упрашивает меня теперь как можно скорее представиться вам... Это
человек, сочувствующий всему прекрасному, поверьте мне, – щедрый, почтенный
старичок, способный ценить достоинство и еще даже недавно благороднейшим
образом обошелся с вашим отцом в одной истории.
Наташа приподнялась, как уязвленная. Теперь она уж понимала
его.
– Оставьте меня, оставьте сейчас же! – закричала она.
– Но, мой друг, вы забываете: граф может быть полезен и
вашему отцу...
– Мой отец ничего не возьмет от вас. Оставите ли вы меня! –
закричала еще раз Наташа.
– О боже, как вы нетерпеливы и недоверчивы! Чем заслужил я
это, – произнес князь, с некоторым беспокойством осматриваясь кругом, – во
всяком случае вы позволите мне, – продолжал он, вынимая большую пачку из
кармана, – вы позволите мне оставить у вас это доказательство моего к вам
участия и в особенности участия графа N, побудившего меня своим советом. Здесь,
в этом пакете, десять тысяч рублей. Подождите, мой друг, – подхватил он, видя,
что Наташа с гневом поднялась с своего места, – выслушайте терпеливо все: вы
знаете, отец ваш проиграл мне тяжбу, и эти десять тысяч послужат
вознаграждением, которое...
– Прочь, – закричала Наташа, – прочь с этими деньгами! Я вас
вижу насквозь... о низкий, низкий, низкий человек!
Князь поднялся со стула, бледный от злости.
Вероятно, он приехал с тем, чтоб оглядеть местность,
разузнать положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти
тысяч рублей перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он не
раз подслуживался графу N, сластолюбивому старику, в такого рода делах. Но он
ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело не пошло на лад, тотчас же переменил
тон и с злою радостию поспешил оскорбить ее, чтоб не уходить по крайней мере
даром.
– Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, –
произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть
поскорее эффект своей обиды, – вот уж это и нехорошо. Вам предлагают
покровительство, а вы поднимаете носик... А того и не знаете, что должны быть
мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец
развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь не сделал же
этого... хе, хе, хе, хе!
Но мы уже входили. Услышав еще из кухни голоса, я остановил
на одну секунду доктора и вслушался в последнюю фразу князя. Затем раздался
отвратительный хохот его и отчаянное восклицание Наташи: «О боже мой!» В эту
минуту я отворил дверь и бросился на князя.
Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его по щеке. Он
хотел было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился бежать,
схватив сначала со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел.
Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил в кухне, на столе... Вбежав опять
в комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая билась и рвалась у
него из рук, как в припадке. Долго мы не могли успокоить ее; наконец нам
удалось уложить ее в постель; она была как в горячечном бреду.
– Доктор! Что с ней? – спросил я, замирая от страха.
– Подождите, – отвечал он, – надо еще приглядеться к болезни
и потом уже сообразить... но, вообще говоря, дело очень нехорошо. Может
кончиться даже горячкой... Впрочем, мы примем меры...
Но меня уже осенила другая мысль. Я умолил доктора остаться
с Наташей еще на два или на три часа и взял с него слово не уходить от нее ни
на одну минуту. Он дал мне слово, и я побежал домой.
Нелли сидела в углу, угрюмая и встревоженная, и странно
поглядывала на меня. Должно быть, я и сам был странен.
Я схватил ее на руки, сел на диван, посадил к себе на колени
и горячо поцеловал ее. Она вспыхнула.
– Нелли, ангел! – сказал я, – хочешь ли ты быть нашим
спасением? Хочешь ли спасти всех нас?
Она с недоумением посмотрела на меня.
– Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его
видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе
вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот,
которого она любила и для которого ушла от отца. Он сын того князя, который
приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него
и потом была больна... Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
– Знаю, – отвечала Нелли, вздрогнула и побледнела.
– Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за то, что его
сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец
уже был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный дом, и смеялся
над ней. Понимаешь меня, Нелли?
Черные глаза ее сверкнули, но она тотчас же их опустила.
– Понимаю, – прошептала она чуть слышно.
– Теперь Наташа одна, больная; я оставил ее с нашим
доктором, а сам прибежал к тебе. Слушай, Нелли: пойдем к отцу Наташи; ты его не
любишь, ты к нему не хотела идти, но теперь пойдем к нему вместе. Мы войдем, и
я скажу, что ты теперь хочешь быть у них вместо дочери, вместо Наташи. Старик
теперь болен, потому что проклял Наташу и потому что отец Алеши еще на днях
смертельно оскорбил его. Он не хочет и слышать теперь про дочь, но он ее любит,
любит, Нелли, и хочет с ней примириться; я знаю это, я все знаю! Это так!..
Слышишь ли, Нелли?
– Слышу, – произнесла она тем же шепотом. Я говорил ей,
обливаясь слезами. Она робко взглядывала на меня.
– Веришь ли этому?
– Верю.
– Ну так я войду с тобой, посажу тебя, и тебя примут,
обласкают и начнут расспрашивать. Тогда я сам так подведу разговор, что тебя
начнут расспрашивать о том, как ты жила прежде: о твоей матери и о твоем
дедушке. Расскажи им, Нелли, все так, как ты мне рассказывала. Все, все
расскажи, просто и ничего не утаивая. Расскажи им, как твою мать оставил злой
человек, как она умирала в подвале у Бубновой, как вы с матерью вместе ходили
по улицам и просили милостыню; что говорила она тебе и о чем просила тебя, умирая...
Расскажи тут же и про дедушку. Расскажи, как он не хотел прощать твою мать, и
как она посылала тебя к нему в свой предсмертный час, чтоб он пришел к ней
простить ее, и как он не хотел... и как она умерла. Все, все расскажи! И как
расскажешь все это, то старик почувствует все это и в своем сердце. Он ведь
знает, что сегодня бросил ее Алеша и она осталась, униженная и поруганная,
одна, без помощи и без защиты, на поругание своему врагу. Он все это знает...
Нелли! спаси Наташу! Хочешь ли ехать?
