Как я пришла домой, все мамаше и рассказала. А мамаше все
становилось хуже и хуже. К гробовщику ходил один студент; он лечил мамашу и
велел ей лекарства принимать. А я ходила к дедушке часто; мамаша так приказывала.
Дедушка купил Новый завет и географию и стал меня учить; а
иногда рассказывал, какие на свете есть земли, и какие люди живут, и какие
моря, и что было прежде, и как Христос нас всех простил. Когда я его сама
спрашивала, то он был очень рад; потому я и стала часто его спрашивать, и он
все рассказывал и про бога много говорил. А иногда мы не учились и с Азоркой
играли: Азорка меня очень стал любить, и я его выучила через палку скакать, и
дедушка смеялся и все меня по головке гладил. Только дедушка редко смеялся.
Один раз много говорит, а то вдруг замолчит и сидит, как будто заснул, а глаза
открыты. Так и досидит до сумерек, а в сумерки он такой становится страшный,
старый такой... А то, бывало, приду к нему, а он сидит на своем стуле, думает и
ничего не слышит, и Азорка подле него лежит. Я жду, жду и кашляю; дедушка все
не оглядывается. Я так и уйду. А дома мамаша так уж и ждет меня: она лежит, а я
ей рассказываю все, все, так и ночь придет, а я все говорю, и она все слушает
про дедушку: что он делал сегодня и что мне рассказывал, какие истории, и что
на урок мне задал. А как начну про Азорку, что я его через палку заставляла
скакать и что дедушка смеялся, то и она вдруг начнет смеяться и долго, бывало,
смеется и радуется и опять заставляет повторить, а потом молиться начнет. А я
все думала: что ж мамаша так любит дедушку, а он ее не любит, и когда пришла к
дедушке, то нарочно стала ему рассказывать, как мамаша его любит. Он все
слушал, такой сердитый, а все слушал и ни слова не говорил; тогда я и спросила,
отчего мамаша его так любит, что все об нем спрашивает, а он никогда про мамашу
не спрашивает. Дедушка рассердился и выгнал меня за дверь; я немножко постояла
за дверью, а он вдруг опять отворил и позвал меня назад, и все сердился и
молчал. А когда потом мы начали закон божий читать, я опять спросила: отчего же
Иисус Христос сказал: любите друг друга и прощайте обиды, а он не хочет
простить мамашу? Тогда он вскочил и закричал, что это мамаша меня научила,
вытолкнул меня в другой раз вон и сказал, чтоб я никогда не смела теперь к нему
приходить. А я сказала, что я и сама теперь к нему не приду, и ушла от него...
А дедушка на другой день из квартиры переехал...
– Я сказал, что дождь скоро пройдет, вот и прошел, вот и
солнышко... смотри, Ваня, – сказал Николай Сергеевич, оборотясь к окну.
Анна Андреевна поглядела на него в чрезвычайном недоумении,
и вдруг негодование засверкало в глазах доселе смирной и напуганной старушки.
Молча взяла она Нелли за руку и посадила к себе на колени.
– Рассказывай мне, ангел мой, – сказала она, – я буду тебя
слушать. Пусть те, у кого жестокие сердца...
Она не договорила и заплакала. Нелли вопросительно взглянула
на меня как бы в недоумении и в испуге. Старик посмотрел на меня, пожал плечами
было, но тотчас же отвернулся.
– Продолжай, Нелли, – сказал я.
– Я три дня не ходила к дедушке, – начала опять Нелли, – а в
это время мамаше стало худо. Деньги у нас все вышли, а лекарства не на что было
купить, да и не ели мы ничего, потому что у хозяев тоже ничего не было, и они
стали нас попрекать, что мы на их счет живем. Тогда я на третий день утром
встала и начала одеваться. Мамаша спросила: куда я иду? Я и сказала: к дедушке,
просить денег, и она обрадовалась, потому что я уже рассказала мамаше все, как
он прогнал меня от себя, и сказала ей, что не хочу больше ходить к дедушке,
хоть она и плакала и уговаривала меня идти. Я пришла и узнала, что дедушка
переехал, и пошла искать его в новый дом. Как только я пришла к нему в новую
квартиру, он вскочил, бросился на меня и затопал ногами, и я ему тотчас
сказала, что мамаша очень больна, что на лекарство надо денег, пятьдесят
копеек, а нам есть нечего. Дедушка закричал и вытолкал меня на лестницу и запер
за мной дверь на крючок. Но когда он толкал меня, я ему сказала, что я на
лестнице буду сидеть и до тех пор не уйду, покамест он денег не даст. Я и
сидела на лестнице. Немного спустя он отворил дверь и увидел, что я сижу, и
опять затворил. Потом долго прошло, он опять отворил, опять увидал меня и опять
затворил. И потом много раз отворял и смотрел. Наконец вышел с Азоркой, запер
дверь и прошел мимо меня со двора и ни слова мне не сказал. И я ни слова не
сказала, и так и осталась сидеть, и сидела до сумерек.
– Голубушка моя, – вскричала Анна Андреевна, – да ведь
холодно, знать, на лестнице-то было!
– Я была в шубке, – отвечала Нелли.
– Да что ж в шубке... голубчик ты мой, сколько ты
натерпелась! Что ж он, дедушка-то твой?
Губки у Нелли начало было потрогивать, но она сделала
чрезвычайное усилие и скрепила себя.
– Он пришел, когда уже стало совсем темно, и, входя, наткнулся
на меня и закричал: кто тут? Я сказала, что это я. А он, верно, думал, что я
давно ушла, и как увидал, что я все еще тут, то очень удивился и долго стоял
передо мной. Вдруг ударил по ступенькам палкой, побежал, отпер свою дверь и
через минуту вынес мне медных денег, все пятаки, и бросил их в меня на
лестницу. «Вот тебе, закричал, возьми, это у меня все, что было, и скажи твоей
матери, что я ее проклинаю», – а сам захлопнул дверь. А пятаки покатились по
лестнице. Я начала подбирать их в темноте, и дедушка, видно, догадался, что он
разбросал пятаки и что в темноте мне их трудно собрать, отворил дверь и вынес
свечу, и при свечке я скоро их собрала. И дедушка сам сбирал вместе со мной, и
сказал мне, что тут всего должно быть семь гривен, и сам ушел. Когда я пришла
домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось хуже, а сама
я всю ночь была больна и на другой день тоже вся в жару была, но я только об
одном думала, потому что сердилась на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на
улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя, стала на мосту. Тут и прошел тот...
– Это Архипов, – сказал я, – тот, об котором я говорил,
Николай Сергеич, вот что с купцом у Бубновой был и которого там отколотили. Это
в первый раз Нелли его тогда увидала... Продолжай, Нелли.
– Я остановила его и попросила денег, рубль серебром. Он
посмотрел на меня и спросил: «Рубль серебром?» Я сказала: «Да». Тогда он
засмеялся и сказал мне: «Пойдем со мной». Я не знала, идти ли, вдруг подошел
один старичок, в золотых очках, – а он слышал, как я спрашивала рубль серебром,
– нагнулся ко мне и спросил, для чего я непременно столько хочу. Я сказала ему,
что мамаша больна и что нужно столько на лекарство. Он спросил, где мы живем, и
записал, и дал мне бумажку, рубль серебром. А тот, как увидал старика в очках,
ушел и не звал меня больше с собой. Я пошла в лавочку и разменяла рубль на
медные; тридцать копеек завернула в бумажку и отложила мамаше, а семь гривен не
завернула в бумажку, а нарочно зажала в руках и пошла к дедушке. Как пришла к нему,
то отворила дверь, стала на пороге, размахнулась и бросила ему с размаху все
деньги, так они и покатились по полу.
