Константин осторожно притронулся к руке Игната. Она была холодной, как лед.
— Нет, это невозможно — закричал Константин. — Я же слышу, как бьется твое сердце!
— Ты обманываешь себя, — раздался тот же голос.
Наконец Константин вспомнил этот тембр и эти интонации. Мамед.
Но ведь он давно мертв. Его нет среди живущих в этом мире.
— Ты прав, — отозвался Мамед, — я там, глубоко под землей, но слышу все, даже твои мысли. Жаль, что я не могу вырваться отсюда, из ада.
— Сгинь, нечистая сила, — Константин перекрестился, как набожная старушка в церкви.
— Мы еще встретимся с тобой, — громко захохотал Мамед. — И с тобой, и с твоим братом.
— Да провались ты под землю, исчадие ада! — закричал Константин.
— А я уже провалился, — истерический хохот перешел во всхлипывания и рев…
* * *
Константин вскочил с постели как ужаленный.
— Приснится же такая дрянь, — выдохнул он, вытирая ладонью взмокший лоб.
Откуда-то с улицы доносился отчаянный рев автомобильной сирены. Шлепая босыми ногами по паркетному полу, Константин подошел к окну и выглянул во двор.
У соседнего подъезда стояла машина-мусоровоз, дорогу которой преграждал неудачно припаркованный «Москвич».
Шофер мусоровоза давил на клаксон, пытаясь привлечь внимание владельца автомобиля.
— Да чтоб тебе провалиться… —в сердцах выпалил Панфилов и осекся.
Ведь он только что произнес эти слова во сне, а ответом ему было…
Часы показывали половину восьмого. Утро занималось тихое, спокойное, солнечное, что вовсе не соответствовало происходившим вокруг событиям.
В такое утро хорошо проснуться где-нибудь в деревне.
Выйти из избы, вдохнуть полной грудью чистый свежий воздух, напоенный ароматами трав и полевых цветов.
Потом, раздевшись до пояса, умыться холодной колодезной водой, вытереться домотканым деревенским полотенцем, присесть на скрипучие ступеньки крыльца и выпить кружку теплого парного молока, только что из-под коровы.
Константин вдруг поймал себя на мысли о том, что он не был в деревне целую вечность. Точнее — не отдыхал.
А всего-то и надо — на несколько дней, лучше на неделю, забыть о делах, проблемах, заботах, умотать отсюда, поселиться у какой-нибудь бабы Мани, пить свежее молоко и есть пышные деревенские блины. Сходить на покос и забросить снасти в маленькую запруду.
Осуществимо ли это?
Стряхивая с себя остатки сна, Константин отправился в ванную, где на протяжении четверти часа приводил себя в порядок контрастным душем.
В последнее время он редко пользовался этим способом обретения бодрости: не хватало времени. По утрам чаще всего приходилось вскакивать, почти наспех умываться, бриться, готовить завтрак для себя и брата, потом глотать, почти не прожевывая, яичницу и запивать горячим кофе.
После этого — в офис, на склад, в банк, в исполком и еще в тысячу разных мест.
Что ожидает его сегодня?
Растеревшись полотенцем и ощутив бодрость во всем теле, Константин оделся и вышел на кухню. Он заварил себе крепчайший кофе, неторопливо выпил его, выкурил сигарету и вышел из дома.
Отловив неподалеку от дома частника на обшарпанном «жигуленке», он через десять минут приехал в свой офис.
Кооператив «Радуга» располагался в небольшом одноэтажном доме дореволюционной постройки на тихой улице почти на окраине города.
В царские времена в этом доме располагалась контора какого-то страхового общества. Со сменой власти поменялась и вывеска на скромном фасаде.
Большевики изгнали профессионалов страхового дела и расположили в особняке контору местного отделения профсоюза строительных рабочих.
В туалете конторы с тех самых пор остались две занятные надписи, которые никак не удавалось замазать, они упорно проступали сквозь слой прозрачно-зеленой водоэмульсионной краски. Одна из них гласила: «В уборной как дома». Другая: «Спускай за собой воду».
Во время войны здание немного пострадало от бомбардировки. Часть стены была разрушена, а затем восстановлена, о чем свидетельствовал кирпич разного цвета — белый и мирно соседствующий с ним красный.
После ремонта здесь разместился местный собес.
Лишь в середине восьмидесятых собес перевели в новое помещение в центре города, а много повидавший на своем веку дом стал понемногу разваливаться.
Когда Константин впервые увидел это здание, оно представляло печальное зрелище.
Обои в кабинетах свисали со стен, как банановая кожура, краска в коридорах облупилась и облезла, в прогнивших досках пола зияли громадные, как колодцы, дыры, рассохшиеся перекошенные двери жалобно скрипели под порывами ветра, беспрепятственно проникавшего сквозь разбитые окна.
Но даже постоянные сквозняки не могли избавить здание от глубоко въевшегося в стены и пол запаха мочи и фекалий. Сюда регулярно наведывалась окрестная шпана, превратившая дом в помойку.
И все-таки Константин с большим трудом добился передачи здания бывшего страхового общества на баланс кооператива «Радуга».
Городские чиновники, прекрасно зная, что власти из-за отсутствия денег никогда не смогут отремонтировать здание, грудью встали на его защиту от посягательств «жуликов-кооператоров».
На самом-то деле все они хотели только одного — получить побольше взятку.
Константину пришлось накормить целый взвод чиновников самого разного ранга, пока он наконец добился желаемого.
Ему удалось заключить договор об аренде здания на ближайшие двадцать пять лет.
Правда, надеяться, что власть будет соблюдать взятые на себя обязательства, не приходилось. Но у него теперь имелись все необходимые документы, оформленные по всем правилам.
О том, сколько денег пришлось вбухать в ремонт, нечего и говорить.
Слава Богу, осталось кое-что от покойного Большакова, бывшего панфиловского шефа.
Удалось также взять небольшой кредит. И благодаря одному из знакомых матери, работавшему теперь в строительном тресте, раздобыть дефицитные стройматериалы.
Ремонт занял полгода. Но истраченные на него деньги не пошли даром. Здание сияло, как конфетка.
Подремонтированные кирпичные стены покрыли штукатуркой и выкрасили в приятный для глаза кремовый цвет. Бригада рабочих, пахавшая днем и ночью, перестелила полы, заменила всю столярку, перебелила потолки, починила металлическую крышу.
Стены оклеили дефицитнейшими югославскими обоями, в туалете появилась арабская сантехника.
