Глава 17
День для Чернявого и его людей выдался неудачный. Накануне вечером в кафе «Олимп» они набрались так, что некоторых пришлось развозить по домам в бессознательном состоянии. Михута, в обязанности которого входили охрана и присмотр за главарем, потащил шефа к себе домой.
Чернявый в этот вечер, как всегда, не пил, но выжрал недельный запас «колес». Когда Михута, сам изрядно поддавший, буквально на плечах втащил Чернявого в квартиру, тот неожиданно встрепенулся и начал размахивать руками.
— Я, бля, всех этих козлов урою! — кричал он. — Где мои братишки? Щас поедем «обезьянам» дупла чистить.
Михута едва успел захлопнуть за собой дверь, как Чернявый вырвался из его объятий и стал метаться по квартире. Видно, под кайфом ему что-то померещилось, и он рыскал по всем углам, заглядывая то на кухню, то в туалет, вопя:
— Они тут, суки, козлы вонючие! Опять прикандыбали меня винтить! Да я их щас всех в землю закопаю!
Михута жил в маленькой однокомнатной квартире, расположенной на первом этаже убогой хрущовки рядом с районом частного сектора.
Сразу за его окнами начинались сады и огороды мирных обывателей. Место было мрачноватое и как нельзя лучше подходило для берлоги.
Холодная война между «синими» и «азе-рами», длившаяся несколько месяцев, сменилась горячей, с кровью, трупами и перестрелкой.
После первого «наезда» «обезьян» на братков, произошедшего возле кафе «Олимп», Чернявый надеялся загасить азербайджанских конкурентов и одним решительным ударом вынудить их к заключению перемирия. Именно для этого он накатил на кафе «Агдам» со своими бойцами.
Однако никто из представителей конкурирующей стороны с просьбами о мировой не являлся. Чернявый понял, что на этом дело не закончилось, и захандрил.
— В следующий раз «обезьяны» придут за мной, — говорил он своим пацанам, глотая очередную партию «колес».
Теперь Чернявый опасался ночевать дома, вполне резонно полагая, что тепленьким в кровати взять его легче легкого.
К тому же он стал подозрительным и нервным. Дергался от каждого визга колес за окнами «Олимпа». От предложенной братвой охраны Чернявый с негодованием отказался.
Но среди пацанов пошли базары о том, что он делает это не от своей отчаянной храбрости, а потому, что перестал им доверять.
Все стали какими-то угрюмыми и агрессивными. Чуть что кидались в драку. Ладно бы месили каких-нибудь случайных козлов, а то ведь друг на друга бросались.
Не радовало и пристальное внимание ментов. После перестрелки в «Агдаме» они сразу заявились к Чернявому.
Тот, конечно, начал гнать пургу, мол, знать ничего не знаю, ничего не ведаю, не слышал, не видел, не участвовал.
Пацаны, которые вместе с Чернявым наехали на «Агдам», тоже ушли в несознанку. Мы, мол, братков, героически погибших от рук неизвестных злодеев, на тот свет провожали. Все чин чином. Поминки, кафе, выпили за братанов, разбежались по хатам.
В конце концов так ничего и не добившись, злобное мусорье, волчары голодные, отвалили, щелкая зубами.
— Ничего у них на нас нет, — успокаивал братков Чернявый. — Мы чисты, как жопы пидоров перед долбежкой.
И все-таки долго так продолжаться не могло. Пацаны забросили все дела, зашились по хатам, как крысы, и безмерно гасили хавло. Чтобы рассеять скуку и тоску, Чернявый объявил общий сбор в «Олимпе», где за общаковский воздух устроил нехилый ништяк.
Пацаны притащили кучу бикс и оторвались на полную катушку. Танцы, шманцы, налетанцы, расшибанцы. Все как-то отвязались, в общем, тоску разогнали.
Чернявый еще до начала пьянки предупредил Михуту:
— Много хавла не жри. Я у тебя ночку провести хочу.
В кафе еще грохотала музыка и дергались пьяные телки, а Михута уже утащил шефа домой. Когда тот начал искать прятавшихся по темным углам ментов, верный отбойщик быстро утихомирил шефа.
Для этого у него имелся один стопроцентно надежный способ — Михута как следует заехал Чернявому в лоб. Тот сразу успокоился и неприятностей больше не доставлял.
Отбойщик уложил его спать на единственную в этой однокомнатной норе кровать, застеленную давно не стиранным бельем, а сам улегся на рваный тюфяк, положив под голову свернутое полотенце из ванной и накрывшись кожаной курткой.
Несмотря на изрядную долю спиртного, выпитую на вечеринке, Михута спал чутко. Пару раз за ночь, услышав шум за окнами, он просыпался и с большой в руках подходил к окну.
Но оба раза его волнения оказались напрасны. Сначала заорали коты в ближайшем огороде, потом где-то хлопнула калитка. Видно, загулявший мужичок возвращался домой.
Утром, часов в девять, Чернявый проснулся от того, что в глаза ему били яркие солнечные лучи. Приподнявшись на постели, он увидел, что лежит под тонким одеялом, в одежде. Его ботинки стояли рядом у изголовья. Михута громко храпел на рваном тюфяке у противоположной стены комнаты.
За окном пели птицы. Где-то в частном секторе тарахтел мотоцикл. Чернявый смотрел вокруг дурным глазом. Его бил озноб. А солнце, между прочим, жарило не на шутку.
— Эй, Михута, — обратился он к отбойщику и не узнал собственного голоса. — Слышь, раскрой зенки.
Тот разом перестал храпеть, открыл глаза и очумело посмотрел на шефа. —Чего?
— Где это мы?
— У меня на хазе. Что это у тебя с голосом?
— Не знаю, ломает меня.
— А то. Ты вчера все «колеса» из своего пузыря заглотил.
Кряхтя, Михута уселся на тюфяк и провел рукой по взъерошенным волосам.
— Я вот вроде и не кирял, а череп трещит, как арбуз.
— Ну да, не кирял, — болезненно скривился Чернявый. — Пол-литра накатил сразу и потом еще добавлял.
— Главное, что дело сделал — тебя притарабанил и сам цел.
— Слышь, Михута, ломает меня, — повторил Чернявый. — Мне б «колес». Да хрен с ними, с «колесами», хоть бы чем ширнуться.
Михута положил себе на колени куртку, которой накрывался ночью, пошарил в кармане, вытащил измятый бумажный кулек и бросил Чернявому.
— Держи.
— Это че?
Трясущимися руками он развернул кулек и увидел несколько таблеток. Пока Михута ходил на кухню за водой, Чернявый смотрел на таблетки, не веря своим глазам.
Михута, гремя ботинками по дощатому затертому полу, подошел к шефу и протянул ему грязный захватанный стакан с водой.
— Запей, это эфедрин.
— Где взял?
— На соседнем огороде нашел. Чернявый проглотил таблетки, запил водой и откинулся на измятую подушку.
