– Поступать. В Москву. На актерский. В ГИТИС или во ВГИК. Не решила еще, куда именно, – ответила девушка, наивно блестя очками. – У меня еще год в запасе.
– А давай лучше отсюда уедем. Насовсем. Хочешь? – последовало неожиданное.
– Куда? Зачем? А как же мама? Ты с ней говорил?
– Да ну ее… Пусть со своим Коробейником трахается, – зло отмахнулся Голенков. – А мы уедем. Куда скажешь. Я тебя кем угодно могу сделать, хоть народной артисткой. Есть у меня теперь такая возможность.
Таня молчала ошарашенно. Она не находила слов.
– Я могу купить тебе любую жизнь, какую только захочешь, – с нажимом продолжал наследник вьетнамских сокровищ; молчание дочери он расценил как знак согласия.
– За… чем купить? Как это купить?
Хлопнув рюмку коньяка, недавний арестант мелодично отрыгнул, после чего принялся излагать свои соображения о «жизненной справедливости» и «воздаянии по заслугам». Соображения эти звучали слишком абстрактно, и Таня ничего не поняла. Однако последняя фраза заставила ее насторожиться.
– Только мне тут одно дело надо доделать… Одного сучонка наказать.
– Сазонова?
Бывший мент отреагировал не сразу. Откинувшись на спинку стула, он взглянул на дочь так, как обычно смотрят в перевернутый бинокль; такой маленькой и далекой показалась ему Таня.
– Откуда ты знаешь? – медленно спросил он.
– Это ведь ты подучил Лиду написать на него заявление?
В какой-то момент лицо Голенкова стало похожим на остро отточенный топор. Взгляд остеклянился, скулы заострились, в чертах лица обнажилась звериная беспощадность.
– Да, это я все организовал, – твердо отсек он. – Только это, доченька, не твоего ума дело.
– Но ведь это… неправда! Разве можно обвинять человека в том, чего он не совершал!
– Ты смотри, какая заступница! Может, тебе не в актрисы, а в адвокатши надо идти? – с надсадной хрипотцой уточнил папа, закипая. – Этот, с позволения сказать, человек поломал мне всю жизнь. Тебе, кстати, тоже… разлучив нас с тобой. Это он, он подсунул мне сюда, на эту квартиру, меченные в прокуратуре доллары, а потом заявил, что я вымогал у него взятку! Да ты хоть знаешь, кто такой этот Сазонов? Ты ведь его в глаза не видела! Рецидивист, урка, подлец и мерзавец… И что – теперь, когда я могу нагнуть любого… я должен ему все простить?! Да, я действительно заплатил этой шалаве пятьсот долларов, чтобы она накатала на него заяву и снесла в ментуру. У этого урки… Жулика нет никакого алиби. Семь месяцев назад он скрывался от правосудия в нашем городе. После побега из мест лишения свободы. Так что Сазонов вполне мог изнасиловать твою Лиду. Сто тридцать первая статья – глушняковая, глуше не бывает. Что делают на зоне с насильниками малолеток, знаешь сама. Так что поделом вору и мука. И давай больше об этом не говорить. Маленькая ты еще мне советы давать!
Голос отца игольчатым металлом проникал в мозг, однако Таня стояла на своем твердо.
– Это… все равно подло, некрасиво, недостойно, не по-мужски… Когда я сегодня случайно увидела у Лиды бумаги из прокуратуры, сразу поняла – твоих рук дело! Ты ведь с ней постоянно якшаешься! Какое там еще «изнасилование»?! Она ведь с тринадцати лет по рукам пошла!
– Ну так беги в ментуру и заявляй на отца! – не без пафоса предложил Голенков.
– Я не Павлик Морозов, чтобы на родителей заявлять, – тихо, но твердо ответила дочь.
Сунув в рот сигарету, Эдуард Иванович зло чиркнул спичкой.
– «Не по-мужски»… – с нажимом передразнил он, – «некрасиво»… Ты что – предлагаешь вызвать этого уголовника на дуэль? Как драться-то будем? На зоновских заточках или на водяных пистолетах?
Конечно, вопрос об уголовном деле против неизвестного Тане рецидивиста был лишь предлогом для глобального выяснения отношений. Таким предлогом могло стать что угодно: невпопад сказанное слово, косой взгляд…
Капля точит камень, искра прожигает металл. Шнур догорел, и в мозгу дочери наконец-то взорвался динамитный патрон; грянула сцена.
Дальнейшая дискуссия развивалась по нарастающей, на повышенных тонах. Со свойственным юности темпераментом девушка высказала отцу все. И о его милицейско-лагерном прошлом, и о тяге к наушничеству, подсматриванию и подслушиванию, и о высокомерии, прорезавшемся у недавнего зэка сравнительно недавно…
– Я ведь помню, как ты еще до ареста… в маминой спальне подслушивающие «жучки» ставил! – эмоционально напомнила почти взрослая дочь.
– Лучше завести в супружеской спальне «жучков», чем лобковых вшей! – спокойно парировал отец.
– А анонимки? Ты помнишь, сколько кляуз ты написал на своих сослуживцев, когда с тебя сняли погоны?
– Для кого-то «кляузничать», а для кого-то – восстанавливать торжество закона! Для кого-то «мент поганый», а для кого-то – доблестный защитник правопорядка!
– Ты как паук! Ты опутываешь всех окружающих своей паутиной! – патетично подытожила девушка.
– Дурочка ты. В цирке такая паутина называется страховочной сеткой… – неожиданно смягчился Эдуард Иванович и, допив коньяк, со странной решимостью распорядился: – Ладно. Одевайся, поехали.
– Куда? – опешила Таня. – А как же мама? Вернется, а ключа у нее нет. Вон, в прихожей ее ридикюль!
– Поехали, поехали… Покажу тебе кое-что. А мама… не бойся, она не вернется, – с мрачноватой улыбкой сообщил Голенков.
– Ты же выпивший! Неужели поведешь машину?
– Да что я, от гаишников не откуплюсь? Выходи, а я Мента в спальне запру.
Дочь знала: в ситуации, подобной этой, спорить с отцом так же бессмысленно, как вбивать лбом гвозди. Накинув легкую куртку, она вышла в ночной двор. Туманный ореол размывал желтый контур луны. Фонари отбрасывались на асфальт уродливыми длинными тенями, и девушка неуютно поежилась: ей почему-то сделалось не по себе.
– Поехали, – скомандовал Эдик, усаживаясь за руль.
Спустя минут двадцать грязно-белый «Опель» остановился напротив металлических ворот ресторанного хоздвора. Выйдя из машины, Эдуард Иванович цепко осмотрелся по сторонам. Узкая зеленая улочка просвечивалась бледным мертвенным светом далеко, до самого конца. Прохожих, естественно, не было: тихое место, половина второго ночи…
– Выходи, – в руке директора ресторана звякнула связка ключей.
Скрип металлической калитки, щелчок выключаемой сигнализации, неожиданно вспыхнувший конус карманного фонаря, дверь служебного входа, длинный узкий пролет с выщербленными ступеньками…
– Зачем ты меня сюда привез? – не поняла Таня, глядя себе под ноги. – Что все это значит?
– Сейчас все узнаешь. – Открыв замок на решетке, преграждавший вход в подвал, Голенков подсветил себе фонарем.
Неверный овал электричества заплясал по кирпичным стенам, высвечивая разное ресторанное барахло: пластиковые столики, колченогую мебель из зала, какие-то фанерные ящики и коробки… Сдвинув плечом массивный холодильник, Эдик вставил ключ в замочную скважину маленькой дверцы.
