– Обратитесь к моему помощнику, который курирует съемки, – прежняя сентиментальность испарилась, глава государства не любил, когда к нему обращались с мелкими просьбами. – Ну и слова у вас интересные – «пристрелять», – хмыкнул бывший комитетчик. – А Белкиной, она уже едет из аэропорта, – президент произнес это так, будто видел популярную телеведущую в магическом стеклянном шаре, – передайте, что я смотрел вчерашний «Резонанс». Достойная работа, особенно сюжет про Холезина – тема скользкая, но исполнена выверенно.
Глава 2
Тонко прозвенел, простучал по рельсам первый столичный трамвай. Сонные пассажиры поднялись по ступенькам в еще прохладный салон. Как обычно водится ранним утром, никто не заводил разговоров. Кто дремал, кто смотрел в окно на проплывавшие, подрагивающие за пыльным стеклом московские пейзажи, кто уткнулся в газету. Общественный транспорт объединяет людей разных убеждений, поэтому в их руках и разворачивались газеты, представляющие весь спектр политических взглядов столицы. Газеты были разные, но со всех первых полос улыбался москвичам один и тот же человек – «заключенный номер один», опальный олигарх, «владелец заводов, газет, пароходов», вот только заголовки под фотографией Аркадия Михайловича Холезина были разные.
– И правильно сделали, что посадили! – внезапно нарушил молчание в салоне зычный голос, в котором без труда угадывались командирские нотки отставного военного.
Никто даже не стал переспрашивать: «А кого именно?» – ясно, о ком зашла речь.
– Как вам не стыдно? – с вкрадчивой агрессивностью отозвалась старушка с лицом школьной учительницы и опустила прогрессивную газету. – Он в тюрьме оказался, может, и за дело. Но русскому народу свойственно снисхождение к униженным и оскорбленным. Вы – не русский человек!
– По справедливости, таких, как он, не сажать, а стрелять надо, – прямолинейно озвучил жизненную позицию бывший военный. – А вот насчет того, кто из нас русский, это еще посмотреть надо. Я десять лет в Казахстане в голой степи служил. А вы в это время в Москве штаны протирали и памятник Дзержинскому сбрасывали.
– Отец, – незлобно отозвался молодой человек в костюме и галстуке, – чем тебе плохо сейчас живется? Тебе чего – тюрьмы не хватает?
– А ты где работаешь?
– На фирме, – уклончиво ответил молодой человек.
– Значит, и по тебе тюрьма плачет. Разворовали Родину.
– Все они: и олигархи, и власть в одном дерьме замазаны. Посидит малек, тихо выпустят, и на Канары уедет. У них все давно между собой договорено, – бросил через плечо работяга в болоньевой куртке и американской бейсболке. – Камера у него, батя, побольше твоей хрущевки, и обеды из ресторана к нему привозят вместе с проститутками.
– Так вот же совсем другое пишут, – заступилась, тряхнула газетой старушка.
– Написать все что угодно можно, а вот вчера по телевизору правду показывали... – привел дремавший до этого работяга убийственный аргумент, но договорить не успел, дверь трамвая открылась, и пришлось ему выходить...
Народ в городском транспорте был уверен, что знает многое, если не все, а вот те, кому по долгу службы полагалось знать больше других, сами терялись в догадках. Посадка опального олигарха, не пожелавшего расставаться с нефтедобычей, стала для них неожиданностью. Когда еще только брезжил рассвет, к знаменитой на всю Россию Бутырской тюрьме съезжались журналисты. Кто раньше приедет, тот и займет лучшее место для съемок. Хотя, что именно предстоит снимать, никто наперед особо не задумывался. Главное – появился новый информационный повод, который при желании можно мусолить в эфире не один месяц, выстраивать версии случившегося, делать прогнозы, приглашать в студии политологов и геополитиков, наводить телемосты, проводить ток-шоу и опросы граждан на улицах. Но первым делом предстояло снять саму тюрьму, в которой оказался тот самый человек-повод.
Десятки камер уже давно растопырили ноги штативов неподалеку от закопченных временем и городским дымом стен Бутырки. Блестящий металл фирменной аппаратуры покрывала утренняя роса. Журналисты сбились в группки, попивали кофе из пластиковых стаканчиков, и только операторы не отходили от камер. Профессия такая – в любой момент может случиться событие, заслуживающее внимания.
Цыганский табор телевизионщиков отгораживала от тюрьмы полосатая красно-белая лента, которую охраняли два молчаливых милиционера. На все вопросы они отвечали или невнятным, но грубым мычанием, когда к ним цеплялись журналисты отечественные, или вежливо отсылали подальше – к начальству, когда пробовали подкатиться зарубежные.
– Так. Где окно его камеры? – попытался в очередной раз добиться от коллег правды оператор столичного телеканала.
Он снял уже три окна с толстыми решетками и с «намордниками», и каждый раз его заверяли, что оно «то самое».
– Хватит и того, что есть, – успокаивал его сосед, тоже поддавшийся на розыгрыши коллег-всезнаек, – вот увидишь, покажут в эфире все три снятых нами окна и скажут что-нибудь о режиме тотальной секретности, которой окружен арест.
– Тогда на хрена мы сюда вообще технику гнали? У меня в видеоархиве этих тюремных окон – выше крыши, – возмутился неугомонный оператор и тут же схватился за камеру, вскинул ее на плечо, приклеился глазницей к окуляру в надежде, что на этот раз его ожидание снять нечто этакое оправдается.
Дрогнула синяя железная дверь, из-за нее испуганно выглянул краснолицый прапор внутренней службы, за его спиной хохотнули сослуживцы. Кто-то подтолкнул его в плечи, и дверь тут же закрылась. Прапор рванулся было назад, но спохватился, глубоко вздохнул, поправил фуражку, прикрыл еще более раскрасневшееся лицо папкой и побежал трусцой. На бегу он стыдливо придерживал солидный живот левой рукой, чтобы не так трясся.
Объектив камеры проводил прапора до угла. Красный индикатор все еще горел, когда из-за того же угла показался скромный пучеглазый «Мерседес».
– Едет... – пронесся среди журналистов тихий восторженный шелест, и все смолкли.
В наступившей тишине было слышно только, как работают камеры да жужжит двигатель легкового автомобиля. «Мерседес» зарулил на стоянку. Еле заметный синеватый дымный шлейф за выхлопной трубой оборвался.
Выходившего из машины адвоката тут же окружили застоявшиеся без дела журналисты. Прямо под нос ему совали диктофоны, мохнатые телевизионные микрофоны заслонили над ним небо, его лицо одновременно отразилось в десятке объективов. Адвокат Логвинов самоуверенно улыбался, он даже умудрялся не моргать под фотографическими блицами. Посыпались вопросы: – ...на чем вы собираетесь строить линию обороны? – ...правда ли, что вы вчера встречались в Кремле с главой администрации? – ...в каких условиях содержится подзащитный?
Адвокат Логвинов поправил седые волосы с таким видом, будто их растрепал не ветер, а шквал вопросов, и негромко кашлянул. Мгновенно все смолкли, как ученики в классе, куда заглянул строгий директор школы.
– Разрешите пройти, – уважительно произнес адвокат и двинулся к крыльцу. – Не могу говорить, с меня взяли подписку.
