Из гостиной вышел врач.
— Он умер пятнадцать минут назад, — сообщил он, — похоже на
отравление, но симптомы странные. Говорят, что он умер внезапно. Где ваша жена?
Мы должны посмотреть и ее.
— На втором этаже, — сказал Ратушинский.
— Идемте, я вам покажу.
В сопровождении врачей он пошел на второй этаж, бросив на
Дронго загадочный взгляд. Они поднялись наверх, а Дронго вернулся в гостиную.
Юлия сидела на прежнем месте. Он не подошел к ней, лишь кивком поблагодарил
Эдгара, который по-прежнему следил, чтобы никто не наступил на осколки бокала,
понимая, как важно будет провести экспертизу пролитого коньяка.
— Врачи согласились со мной, — в голосе Евгении Алексеевны
было легкое торжество. Скорее всего он съел какую-то гадость у себя на
телевидении. Сейчас там показывают такую чушь, что не удивлюсь, если у них в
буфете режиссеров травят старой колбасой и зараженной говядиной. Может, кто-то
нарочно завозит к ним такие продукты.
Инна казалось окаменевшей. После того как врачи осмотрели
уже остывающее тело ее мужа, надежд у нее не осталось.
Через несколько минут Ратушинский в окружении врачей
спускался вниз.
— Ей нужен покой, — сказал седовласый доктор.
— Обычный глубокий обморок. Такое случается. Пусть поспит, я
сделал ей укол. А вы вызовите милицию. Мы не можем увезти тело, пока сотрудники
милиции не зафиксируют факт смерти. Возможно, это отравление. Мы должны
составить протокол.
— Вызовите милицию, — мрачно попросил Борис Алексеевич
своего водителя.
— Пусть приедут поскорее.
— Скоро не получится, — возразил врач помоложе. — Если есть
подозрение, что человек умер насильственной смертью, то здесь должны быть не
только сотрудники милиции, но и прокуратуры. Такой порядок.
— Делайте что хотите, — махнул рукой Ратушинский, только бы
поскорее все закончилось.
— Где можно помыть руки? — спросила пожилая медсестра.
— Мне нужно снова подняться к вашей супруге.
— Ванная слева от входа, — показал Борис Алексеевич.
Резко повернувшись, хозяин дома направился в гостиную.
Дронго стоял на пороге и все слышал. Когда Ратушинский занял
свое место, Дронго обратился к присутствующим:
— Сейчас сюда приедут сотрудники милиции и прокуратуры. Они
будут осматривать помещение, поэтому нам придется отсюда выйти. Пока они не
приехали, я хочу задать присутствующим один вопрос. Этот вопрос адресован
прежде всего вам, господин Молоков. Я хочу знать, чей бокал разбит?
— Вы меня подозреваете? — в голосе Виталия Молокова
прозвучало недоумение.
— Вы думаете, что это я убил Мишу? Но зачем мне его убивать?
— он беспомощно оглянулся на жену.
— Я не говорил, что вы хотели его убить, — возразил Дронго.
— Но вы разбили бокал. Чей это бокал? Кто-то из
присутствующих не выпил свой коньяк. Ведь бокалов было столько же, сколько
присутствующих здесь людей.
— Наверное, Майя Александровна, — предположил Молоков. — Она
сидела дальше от стола…
— Нет, — возразил Ратушинский, указав на тумбочку, рядом с
которой сидела его жена, — ее бокал стоит там, где она его оставила.
На тумбочке действительно стоял бокал с недопитым коньяком.
— Значит, не она, — удовлетворенно кивнул Дронго.
— Наши с Эдгаром бокалы были у нас в руках. Кстати, я вышел
на кухню, держа в руках бокал. Я не люблю оставлять напитки без присмотра.
Старая глупая привычка. Значит, бокалов осталось шесть.
— Мой до сих пор стоит рядом со мной, показал на свой бокал
Ратушинский, на нем даже можно найти отпечатки моих пальцев.
— Мой бокал на столе, неожиданно подала голос Юлия, на нем
следы моей помады. Можете проверить.
При звуках ее голоса на лице Бориса Алексеевича мелькнуло
странное выражение. Подозрение, недоверие, сомнение — все отразилось на нем.
— Мой тоже здесь, — у Молокова дрожал голос.
— У меня руки обычно потеют. Вот он, — показал он дрожащей
рукой на бокал, где можно было рассмотреть следы его пальцев.
— Это мой бокал, — громко повторил он.
— А вот этот мой, — его жена указала на бокал, полный
жидкости. Очевидно, Евгения Алексеевна не любила коньяк, даже такой дорогой,
поэтому не притронулась к нему.
— Больше никого не осталось, — растерянно сказал Молоков, —
Миша пил из своего бокала. Я разбил лишний.
— Нет, — возразил Ратушинский, — бокалов было ровно девять.
— Может быть, кто-то принес лишний бокал с кухни? —
предположила Евгения Алексеевна.
—Тогда получится девять.
— Все бокалы были на столе, когда ваш муж разбил один из
них, — напомнил Дронго.
— Значит, кто-то остался без бокала.
— Это была я, — неожиданно сказала Инна Денисенко.
— Мне кажется, что разбился бокал Миши. И он взял мой. Наши
бокалы стояли рядом. Мой слева, а Мишин справа. Его бокал разбился, и тогда он
взял мой. Пили за женщин, и я подумала, что Миша должен поддержать этот тост.
Когда Инна произнесла последнюю фразу, голос ее дрогнул. Но
женщина держалась, не позволяя себе сорваться.
— Разбился его бокал? — Дронго сделал ударение на слове
«его».
Борис Алексеевич открыл рот, словно собираясь закричать. Но,
заметив взгляд Дронго, сомкнул губы. Наступило гнетущее молчание.
— Тогда получается, что ваш муж выпил из вашего бокала, —
произнес Молоков то, о чем думали все.
Присутствующие возбужденно задвигались, только Инна не
шевельнулась. Она взглянула на тело мужа, потом на всех присутствующих, и тихо
сказала:
— Это я должна была умереть. Он выпил из моего бокала.
Ратушинский был озабочен тем, что все обернулось подобным
образом. Получалось, что его версия о причастности Юлии к смерти Михаила
Денисенко оказалась неверной. Но Борис Алексеевич был не из тех, кто так легко
соглашался с собственной оплошностью.
— Бокалы стояли рядом, — сделал он жест рукой в сторону
стола.
— Убийца мог ошибиться и в спешке насыпать яд в другой
бокал. Перепутать бокалы. Ведь они стояли рядом.
— Да, — кивнул Молоков, — рядом.
Дронго молча смотрел на стол. «Признание Инны Денисенко
меняет ситуацию», — подумал он.
В гостиную вошли оба врача. Им нужно было сделать записи по
поводу случившегося. Ратушинский пригласил медиков в столовую, примыкавшую к
кухне, и теперь мрачно отвечал на их вопросы. Медсестра, которая спустилась
вниз вместе с врачами, с любопытством разглядывала квартиру и всех
присутствующих.
