Борис Алексеевич поднял голову и досмотрел на сестру.
— Вранье, — закричала она.
— Он врет! У него нет никаких доказательств.
— Мы никогда не встречались с Лисичкиным, громко заявил
Молоков.
— Этот номер у вас не пройдет!
— Верно, — печально сказал Дронго.
— Лично вы с ним никогда не виделись. И об этом вы мне
говорили. Но откуда ваша супруга знает, что он «плюгавый и конопатый»? Где она
могла увидеть его веснушки, если не разговаривала с ним?
Молоков взглянул на жену. Его лицо начало покрываться
красными пятнами. Евгения Алексеевна поднялась и молча пошла к дверям. Муж
поспешил за ней, шмыгая носом.
— Дрянь! — закричал вслед ей Ратушинский.
— Какая же ты дрянь!
Осколков посмотрел на прокурора.
— Нам здесь нечего делать, Родион Константинович, сказал
следователь, взглянув на Дронго с неподдельным уважением. Дело можно считать
закрытым.
Прокурор поднялся. Он был взволнован не меньше следователя.
Пожав руку Дронго, он неожиданно сказал:
— Страшная история! — и, показав на сидевшего за столом
Ратушинского, добавил: я ему не завидую. Этому человеку не помогли даже его
деньги. Сестра его предала. Любовница презирала. Жена возненавидела. Несчастный
человек!
Прокурор вышел из комнаты, не попрощавшись с хозяином.
Осколков последовал за ним. В гостиной за столом остались сидеть лишь
Ратушинский и Дронго. В углу примостилась Юлия, потрясенная развязкой этой
кровавой истории.
— Ваш гонорар я вам пришлю, — глухо произнес Ратушинский,
можете не сомневаться.
— Я отошлю его обратно, — возразил Дронго.
— Мне ваши деньги не нужны. Они дурно пахнут. Прощайте.
Дронго пошел к выходу. Он успел услышать, как Юлия спросила:
— А вы вернете меня на мое место, Борис Алексеевич?
В ответ раздался дикий крик Ратушинского.
