– Мы все делаем правильно, господин штандартенфюрер, – взволнованно ответил Кнохен. – К тому же должен заметить – я давно наблюдаю за вами и не нахожу ошибок…
Курт Мейер внимательно посмотрел на собеседника. Похвала врага была приятна. Однако что значило «Я давно наблюдаю за вами?».
Он некоторое время рассматривал стопку документов на столе Кнохена. Это были списки «специалистов» по культурным ценностям, составленные во время их прошлой беседы. Взгляд Мейера остановился на нескольких французских фамилиях в списке, и Курт подумал: а ведь действительно, все делалось правильно…
– Кстати, привлекайте к работе доктора Менгеле, – добавил оберштурмфюрер. – Он подлинный ценитель искусства.
– Я уже был в его лаборатории, – с удовлетворением ответил Курт. – Непременно привлеку. Мы договорились о будущем сотрудничестве.
Курт вспомнил о Лагранже. Если он еще жив, он находится у Оберга или Кнохена. У бригаденфюрера, насколько он знал, было всего две или три камеры, и заключенные в них сидели самые именитые – если можно было так выразиться. У Кнохена и камер, и людей в них было побольше. Где мог быть Лагранж?
– Кстати, Гельмут, не позволите ли ознакомиться со списком ваших заключенных?
– Зачем вам это? – поднял брови Кнохен.
– Некоторые моменты, Гельмут, вам может объяснить лишь рейхсфюрер Гиммлер, – со вздохом произнес Курт.
Кнохен не ответил, встал и подошел к сейфу. Открыл, вынул из сейфа несколько папок. Быстро нашел нужную, положил остальные папки обратно и вернулся к столу.
– Вот, смотрите. – Папка легла перед Куртом.
Курт принялся просматривать списки заключенных. От обилия фамилий зарябило в глазах. Но уже на третьей странице Мейер наткнулся на строку: «Фредерик Лагранж, инженер».
– Отлично, Гельмут, отлично, – улыбнулся Курт Мейер. – Этот человек нужен мне.
– Этот? – Кнохен подошел, заглянул через плечо Мейера, и – о чудо! – лицо его просияло. – О, теперь я понимаю, господин штандартенфюрер, что вы приехали с действительно серьезным заданием! В Берлине проявляют интерес к математику?
– Еще какой, – вздохнул Мейер.
Мейер не поверил ушам и глазам – Кнохен, хоть и раньше подобострастный, после упоминания о Лагранже стал относиться к нему с еще большим почтением. Значит, оберштурмфюрер прекрасно знал, кто такой Лагранж?
– Скажите, почему он у вас?
Кнохен пожал плечами.
– В начале войны поступило распоряжение – арестовать, содержать в одиночке, относиться аккуратно, не допрашивать… Он у нас этакий «вечный узник»! – Оберштурмфюрер улыбнулся. – Видимо, его хотели использовать в Пенемюнде… Не знаю, почему им перестали интересоваться.
– Давно он у вас?
– Был сперва у Оберга, потом перевели ко мне.
– Сколько он сидит, таким образом?
– Четыре года.
Через мгновение Мейер решился:
– Гельмут, я хотел бы оформить все необходимые бумаги, чтобы перевести этого заключенного к Обергу, и в самом скором времени. Вы не станете возражать?
– Разумеется, нет, – сказал Кнохен. – Делайте, как считаете нужным.
Курт пролистал страницы. Впечатлило меню, определенное Лагранжу, – оно выгодно отличалось от меню остальных заключенных. Два раза в неделю Лагранж получал мясо. Присутствовало в меню и неожиданное слово «витамины». Мейер пришел к выводу, что Лагранж действительно был на особом счету.
– В самом деле его так кормят? – спросил Курт.
– Порции он получает из офицерской столовой, – ответил Кнохен. – Еще ему разрешили газеты. Разумеется, немецкие.
Курт вздохнул и сел писать бумагу: «Бригаденфюреру Обергу. Париж, август 1944 г. В связи с настоятельной необходимостью заключенный Лагранж Фредерик, 1885 г.р., под мою ответственность переводится…»
Он хотел спокойно побеседовать с Лагранжем.
Взбешенный доктор Менгеле подошел к Курту в коридоре военной комендатуры.
– Это что же получается? – почти набросился на Мейера доктор. – Вы описываете ценности? Париж будет бомбардирован? А как же мой газ? Вы обещали мне!
Курт внимательно посмотрел на собеседника:
– Фон Маннершток против использования газа. Он четко выполняет приказ фюрера.
В глазах Менгеле появилась обида.
– И все-таки мой газ дал бы больший результат. Вы обещали мне содействие.
– Я на вашей стороне, Йозеф, – мягко ответил Мейер. – Более того, я послал донесение в Берлин. Однако ответа еще нет. Видимо, рейхсфюрер занят другими делами.
– Я, выходит, для него мелкая сошка? Давайте позвоним в рейхсканцелярию!
– Йозеф, не кипятитесь, – примирительно произнес Курт. – Сделаем иначе. Вы сейчас будете присутствовать на совещании? Отлично! Советую поставить вопрос перед комендантом. Или это сделаю я.
– Спасибо, штандартенфюрер! Я сам подниму этот вопрос!
Менгеле так и сделал. Ближе к концу совещания он встал и произнес:
– Господин генерал, мой газ более выгоден для Германии…
– Убирайтесь к черту со своим газом! – яростно закричал на него фон Маннершток. – Убирайтесь в Аушвиц! Назад!.. Псевдоученый! Лжец! Потрошите в Аушвице своих евреев!..
Менгеле вжал голову в плечи и устремился к двери… Чуть позже Курт догнал доктора в коридоре.
– Ничего страшного, – сказал ему Мейер. – Я попробую выцарапать прямое разрешение Гиммлера. Не теряйте надежды, Йозеф! – Он ободряюще похлопал доктора по плечу.
Глава 7
– Все-таки я попросил бы вас не курить, – смиренным голосом попросил звонарь. – Мне трудно дышать.
– Друг! – вскричал Серафим Никольский. – Ами! Мы давно на «ты»! После того, что ты для меня сделал, я для тебя готов на все!
Во рту его была сигарета, по камере плавали клубы сизого дыма. Никольский выхватил изо рта сигарету, плюнул на ладонь и ткнул огонек. Раздалось шипение, сигарета потухла.
Он вернулся в камеру через два часа после возвращения Жоржа Лерне и выглядел посвежевшим. Правда, звонарь не особенно обратил на это внимание.
Открыв банку – крышка ее была такой, что не требовала ножа, – соседи по-братски поделили тушеное мясо. Никольский съел меньшую половину, а большую – отдал звонарю.
– Ты устал на расстреле, – произнес Никольский.
Есть пришлось пальцем, но Жорж Лерне не тяготился. Ему стало удивительно легко после того, как банка опустела. Да и Никольский оказался неплохим парнем. Вот ведь – он выполнил просьбу Жоржа, и его не пришлось особенно уговаривать..
– Кто знает, что ждет нас завтра, – подмигнул Никольский. – Так я буду, по крайней мере, растягивать сигареты.
