– Это ценная информация. Мы обязательно поможем этому штандартенфюреру, – задумчиво произнес Паррон. – А теперь подумаем, что из рассказанного и в какой форме преподнести Ослу…
Их беседа заняла еще четверть часа, после чего они вернулись в зал. На ходу разговаривали, словно старые друзья.
– …Это было рискованно, но по-другому передать портрет этого человека мы не могли, – громко произнес капитан Паррон. – Он опасный нацист, его следует уничтожить… – добавил он.
Они остановились так, чтобы их разговор мог слышать Ботун. Викарий и еще несколько партизан сидели за длинным столом, что-то негромко обсуждали.
Адель искоса поглядывала на Ботуна. Тот стоял с равнодушным видом, не смотрел в их сторону, но девушка была уверена, что Никольский навострил уши.
– Есть отличное место для устранения штандартенфюрера Мейера… – произнесла она, как было условлено. – По заданию Гиммлера он составляет опись культурных ценностей… Я предлагаю собор Парижской Богоматери. У нас есть выход в собор из катакомб. Он там появится на следующий день после премьеры в Гранд-опера. Как раз подгонят грузовики для вывоза ценностей. В суматохе это будет сделать легко…
Партизаны угостили звонаря и Никольского похлебкой, поднеся две металлические миски. Жорж Лерне сперва отказывался, но его уговорили. Никольский торопливо схватил миску, уселся у стены, сжав в одной руке ложку, во второй – краюху хлеба.
Он неспешно ел похлебку, желвак двигался возле уха. Адель просто физически чувствовала, как этот человек впитывает информацию…
Возле особняка Курта Мейера остановился черный «Хорьх». Мейер узрел машину сквозь окно, и брови его изумленно взметнулись. К нему приехал Кнохен.
Курт отправился встречать. В прихожей осмотрел себя в зеркале. Домашние брюки и рубашка с короткими рукавами.
Курт улыбнулся и вышел. Распахнул калитку.
– Хайль Гитлер! – приветствовал его Кнохен.
Курт заметил, что у гостя несколько смущенный вид, да и руку Кнохен не вскинул, а просто так произнес «Хайль Гитлер!», вроде как поздоровался. Прекрасно, отношения с оберштурмфюрером, выходит, уже установлены, и они, как говорится, самые теплые, дружеские, все это можно будет использовать в дальнейшем… А сейчас эти отношения надо было поддержать.
– Хайль Гитлер, – улыбнулся Мейер. – С чем пожаловали, Гельмут? – Курт посторонился, пропуская гостя.
Только сейчас Мейер заметил, что оберштурмфюрер держит в руках пакет серой бумаги.
– Это ваш портрет, который украли бандиты, – сказал Кнохен, возвращая картину. При этом он пристально смотрел по сторонам, и Курт решил пригласить его внутрь дома.
– Вы настоящий друг, Гельмут, – произнес он с чувством. – Я не отпущу вас без рюмки коньяку!
– Вы каждому предлагаете рюмку коньяку?
– Нет, лишь тем, кто мне симпатичен… Вы мне весьма симпатичны, господин Кнохен… К тому же вы вернули пропажу.
– Я спешу… – Гость посмотрел на часы.
– Поэтому не спорьте, а пройдемте, и поскорее закончим с этим делом! – рассмеялся Курт.
«Пусть увидит, как я живу, – рассуждал Мейер. – Убедится, что за стенами этого особняка я не прячу рацию или взвод вооруженных французов».
– Вы шутник, – улыбнулся Кнохен, заходя в дом.
– А вы, выходит, на все руки мастер? – спросил Мейер, улыбаясь и наливая коньяк. – Искали мой портрет?
– Вы же сказали нам, вот мы и нашли! – произнес Кнохен. Глаза его искрились такой приветливостью, что Мейер засомневался. Вдруг Кнохен приехал к нему от чистого сердца?
– И кто же украл его у меня? – Курт смотрел серьезно.
– Это были не французские воришки, а террористы из так называемого Сопротивления, – со значением произнес Кнохен.
Он замолк.
Почему он замолк, что вообще означает визит Кнохена? Это вежливое приглашение на допрос? Если бы это было так, то Кнохен явился бы не один, а со взводом автоматчиков… Нет, Мейер пришел к выводу, что прямых доказательств связи с подпольщиками у гестапо не было.
– И что же? – сам подтолкнул разговор Мейер.
– Ситуация гораздо опаснее, чем вы предполагали, – сказал Кнохен, пристально глядя в глаза Курту. – Они планируют ваше уничтожение…
Тут уж Курт помимо воли стал серьезен. Что это были за новости?
– Вас собираются уничтожить на следующий после премьеры день, в соборе Парижской Богоматери, когда вы будете вывозить из собора ценности. В подземной крипте будет установлена мина…
Курт слушал очень внимательно. Кто и для каких целей придумал эту белиберду? Гестапо? Подпольщики? Курт склонялся ко второму варианту, но это нужно было проверить.
– Да, французы – варвары, – пожевал губами Мейер. – Не берегут свое национальное достояние… А теперь, Гельмут, выслушайте меня внимательно. – Он выпрямился, принимая суровый вид. – Я запрещаю вам, оберштурмфюрер Кнохен, вмешиваться в это дело раньше, чем от меня поступит приказ… Вы поняли меня?
– Да, – деревянным голосом ответил Кнохен.
Курт Мейер хорошо знал, что гестаповцы в своих методах никогда не отличались повышенной деликатностью. Если они кого-то подозревали, то обычно подозреваемые на следующий день оказывались в их застенках.
Правда, во Франции гестапо действовало не под своим именем, а под прикрытием «немецкой военной полиции». Это вообще-то мало что меняло, но в данной конкретной ситуации проявлялось именно это «мало».
Гестаповцы здесь просто были вынуждены проявлять некоторую деликатность, чтобы не нарушить общую картину политического равновесия, установившегося между французскими и немецкими военными и гражданскими структурами.
Плюс к этому здесь речь шла о соборе – не как о памятнике культуры и старины, а как о церковном учреждении. Церковь в нынешних условиях играла большую роль, затронуть церковь – значило дать лишний повод к восстанию.
– Если все произойдет так, как задумал я, мы возьмем бандитов в соборе с поличным… – подытожив мысли, произнес Курт Мейер.
Кнохен сделал задумчивое лицо и кивнул согласно.
Они распрощались. Даже излишне сердечно, но Мейер не был склонен придавать значения этим мелочам.
Когда он ушел, Курт закурил сигарету. Выходит, подпольщики один раз успешно использовали Осла для передачи ложной информации. Это можно было повторить. Но как?
В железобетонном бункере распивали коньяк доктор Йозеф Менгеле и генерал авиации Отто фон Данциг. Бункер располагался под военным аэродромом и служил для укрытия персонала во время налетов вражеской авиации. Снаружи доносились отчетливые звуки бомбежки.
– Эти негодяи не жалеют Париж, – покачал головой Менгеле.
– Это подлинные варвары, – вторил опьяневший Данциг.
