Поручик тяжело вздохнул. Что ни говори, на какой форс-мажор ни ссылайся, а люди погибли, и возможности выполнения боевой задачи под большим вопросом. Соврет тот, кто скажет, что ему приятно докладывать начальству о столь впечатляющих достижениях!
Тут же, пошатываясь, поднялся Владислав Дергунцов.
— И мои принадлежности… — с трудом ворочая языком, проговорил он. — Аппарат съемочный, пленки…
Сергей вспомнил, как оператор закрывал своим телом кинематографическое оборудование, и почувствовал что-то вроде уважения к Дергунцову: профессионал, болеет душой за свое дело.
— Пойдемте со мной к фелюге. Посмотрим, уцелело ли ваше барахло. Но беспроволочный телеграф куда важнее, уж поверьте.
Когда они уже подошли к разбитой фелюге, Голицын вдруг вспомнил одну удивившую его деталь:
— Послушайте, господин Дергунцов, когда всем нам казалось, что пришел конец, вы принялись молиться, я не ошибаюсь? Не сочтите за бестактность, но я полагал, что вы русский и православный. А молились вы по-немецки…
Оператор слегка покраснел и нехотя ответил:
— Я считаю себя русским, но мои предки переселились в Россию из княжества Тюрингии. Это случилось сто пятьдесят лет тому назад, в самом начале правления Екатерины Великой. С той поры много воды утекло, наша фамилия давно ассимилировалась. Но по семейной традиции все Дергунцовы знают немецкий язык и исповедуют лютеранство. Вас, господин поручик, это как-то задевает?
— С чего бы? — пожал плечами Сергей. — Это ваше личное дело, а я приучен уважать любую искреннюю веру, хоть в великого небесного бегемота. У меня приятель есть, путешественник заядлый, весь мир объездил. Так он рассказывал, что имеется в джунглях французского Конго такое забавное бушменское племя, которое именно в этого зверя верит и жертвы ему приносит. Ну и на здоровье, лишь бы не человеческие. Так, теперь смотрите, господин корреспондент, что уцелело из вашего оборудования. А я беспроволочным телеграфом займусь.
Он перебрался через борт и принялся рыться в беспорядочной куче вещей на дне фелюги, отыскивая аппарат беспроволочного телеграфа. Под руку Голицыну попалась круглая оцинкованная коробка, в которой, как он знал, хранились пленки для съемки. Он поднял ее, протянул Дергунцову.
— Осторожно, — закричал тот, — здесь чистая пленка, ее нельзя засветить!
Но было поздно: круглая крышка отскочила, и рулон немного подмокшей пленки вывалился на камни.
«Что за притча? — удивился Сергей, посмотрев на целлулоидную ленту. — Я знаю, как выглядит засвеченная пленка. Она вся однотонная, непрозрачная, грязно-желтого цвета. А здесь хорошо видна непрерывная цепочка отдельных крохотных кадров по всей длине. Значит, пленку нормально отсняли, проявили и обработали закрепителем. Ее хоть сейчас можно в проекционный аппарат вставлять. Но зачем Дергунцову тащить с собой готовую к показу пленку, кому он ее собрался демонстрировать? И что, хотел бы я знать, на ней заснято?»
Поймав удивленный взгляд поручика, Дергунцов торопливо сказал:
— Перепутал, не ту коробку прихватил впопыхах. Бывает.
Сергей только плечами пожал: действительно, бывает. Он как раз в этот момент обнаружил ящичек беспроволочного телеграфа и пару гальванических батарей, ему стало не до Дергунцова с его пленками.
Неважно обстояло дело с беспроволочным телеграфом, поручик сразу же понял, что выйти на связь с генералом Юденичем ему не суждено. Сам аппарат уцелел, но гальванические батареи, на которых он работал, намокли. Их даже не было смысла сушить: побывав в воде, батареи разрядились. Теперь все это хозяйство оставалось только выбросить к чертовой матери.
Голицын злобно сплюнул: и здесь не подфартило! Ни взрывчатки, ни связи, и под командой всего четверо человек, от одного из которых проку будет, что от козла молока. Дорого же обошелся Сергею Голицыну взбалмошный характер горного озера Ван!
А вот Дергунцову, которого поручик мысленно сравнил с бесполезным в плане молока козлом, повезло: его съемочный аппарат остался целехоньким. Только просушить, и он готов к работе. Не пострадали от воды и две оставшиеся круглые цинки с пленкой.
Но вот ведь что любопытно: цинки и не могли пострадать, потому что по шву между днищем и крышкой были запаяны тонким слоем олова…
24
За столом в салоне штабного вагона сидели генерал Махмуд Киамиль-паша и его начальник штаба полковник Вильгельм фон Гюзе. Перед ними стоял один из пленных русских офицеров с погонами артиллерийского капитана. Чуть сбоку расположился переводчик.
Пленных офицеров, содержащихся в лагере под стволом «Большой Берты», вдруг посетила странная лингвистическая хворь: все они в одночасье позабыли немецкий язык, на котором фон Гюзе вел допрос. Даже те, кто до загадочного заболевания знал его не хуже родного русского. А теперь: «Нихт ферштейн!», и отцветай, моя черешня. Фон Гюзе злился на такой явный саботаж и откровенное издевательство, но не показывал этого, потому что сделать ничего не мог. К тому же у фон Гюзе и Махмуда имелись куда более основательные причины для злости, настроение у командира 3-й турецкой армии и его начальника штаба было одинаково поганым.
На столе перед Махмудом и фон Гюзе лежал вчерашний номер берлинской «Unsere Zeit». На второй полосе газеты располагалась переводная перепечатка лихой статьи «Юный Романов сбежал бить басурманов!» из «Петроградского листка». Перепечатка была снабжена ехидным редакционным комментарием и фотографией великого князя. Той самой.
Киамиль-паша и фон Гюзе допрашивали по очереди всех пленных русских офицеров, этот был тринадцатым. Турецкого генерала и его начальника штаба интересовали, конечно, подробности вчерашнего побега двоих пленных и попытка бунта в лагере. Но их занимало не только и не столько это. Кто в действительности сбежал вместе со штабс-капитаном Левченко — вот что не давало им покоя.
— …нет, это не он, — твердо сказал артиллерийский капитан, отвечая на вопрос и глядя на фотографию великого князя, — тот прапорщик, конечно, немного похож, но… Не он, и все!
Примерно то же самое говорили уже прошедшие допрос русские офицеры.
Киамиль-паша приказал двоим конвоирам:
— Уведите пленного! Следующего давайте!
— Не стоит следующего, — бросил ему немец. — Вы разве не видите, эфенди, что все они сговорились? Значит, было о чем сговариваться, и смехотворная попытка прорваться с голыми руками за проволоку была совсем не смехотворной. Русские и не надеялись сбежать, эфенди Махмуд! Они отвлекали наше внимание, рискуя своими жизнями. Пора заканчивать эту комедию. Зачем терять время, ничего нового мы не услышим. Отошлите переводчика. Нужно поговорить наедине.
— Может быть, это все же лишь совпадение, полковник? Чисто внешнее сходство? — спросил турецкий генерал Вильгельма фон Гюзе, когда они остались вдвоем.
За окном штабного вагона раздался грохот «Большой Берты». Задрожали стекла.
