– Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер…
Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?
Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу.
Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам.
– Возьмитесь за руки! – приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую – Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу – достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, – значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать.
Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели – вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди.
Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров – безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело – тоже пылающее и вспотевшее.
Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же – костлявый заморыш – за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали.
И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.
Маленькая жрица широко раскрыла глаза.
– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!
Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.
Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение – на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы.
Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет.
20
Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол.
Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными.
Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера.
Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи.
– Велико милосердие Владычицы! – возгласил он. – Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений.
Последовала тревожная пауза.
– Скажи нам! – не выдержала Амбрия.
– Всего два, кажется. – Он глянул на свои листы. – Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист?
Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась.
– Шесть недель служения, – объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. – Не столь серьезное наказание, как я ожидал.
Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову:
– Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня?
Жрец удивленно поднял бритые брови:
– Это священная плата!
– За что?
– За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти – все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. – Он хитро осклабился.
Его маленькие глазки напоминали свиные.
Пиол Поэт осторожно откашлялся.
– Мне показалось… – Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол.
– Что тебе показалось?
Старик пригладил свою седую бороду.
– Мне показалось, что был предложен выбор?
Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались.
– Уверен, это не для сборища бродячих паяцев.
– Сколько? – выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других.
