Толстяк вздохнул:
– Сотня джоалийских звезд.
– Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег!
Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу.
– Ты собираешься спорить с богиней, актеришка?
– Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах.
– Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице – здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. – Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза – не пустая шутка.
Гольфрен, казалось, был готов расплакаться.
– Но эти деньги – это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре.
Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам.
Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло.
– Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда – на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас?
Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились.
– Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, – нехотя произнес он, – храм, возможно, и устроит вам проезд, – в общем, сделка возможна.
– Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! – Амбрия понемногу начинала приходить в себя.
– Сотня звезд – и вы будете там сегодня, – кивнул жрец.
Амбрия облегченно вздохнула.
– А второе?
– М-м? – Он хихикнул и снова сверился со своими листками. – Ах да. Элиэль Певица… или Элиэль Импресарио… Владычица назвала ее как-то еще… ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис.
Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку.
– А за нее возможен выкуп? – спросил Пиол.
Толстяк нахмурился.
– Выкуп? Попридержи язык, актеришка! – Он подозрительно огляделся по сторонам. – Ты хочешь что-то предложить?
– Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! – крикнула Амбрия.
– Ах! – Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. – Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. – Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. – Та неприятность произошла в Юрге?
– Да, – пробормотал гигант, даже не удивившись.
– Ну конечно! – хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. – Снова могучий Кен’т! Но Владычица – ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. – Он окинул труппу взглядом. – Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок.
Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: «Ну что – убедилась?»
– О ней будут хорошо заботиться, – сказал жрец, – ее воспитают для службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та, которую можете предложить ей вы. – Он подождал, но остальные молчали. – И через несколько лет… да вы и сами знаете.
Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими пальцами, подзывая к себе женщину – почти такую же толстую, как он сам.
– Возьмите эту и стерегите хорошенько. Обойдемся без прощаний, – добавил он.
Амбрия отпустила руку Элиэль.
21
Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил дежурить за дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни с того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении. Каталки и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно, страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним доказательством – Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд ли находился здесь для того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен был подслушивать разговоры. А какая еще может быть причина, достойная траты полицейского времени?
Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в коричневый цвет до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических плиток, выше шла бежевая штукатурка. За неимением ничего лучшего Эдвард мысленно занялся инвентаризацией. Итак, одна медная койка с постельными принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного дерева у постели. Далее: одна небольшая полка… один шнур звонка в пределах досягаемости… один железный столик на колесиках со складным зеркалом на нем… одна плетеная мусорная корзина… Еще – тазик с теплой водой, свеча, пепельница и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо выращивать луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и тяжелая стеклянная бутыль, обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг.
Единственное, что он видел в окно, – далекий церковный шпиль. Створка была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе – ведь не может же на улице быть так жарко, правда? Что же это за лето такое!
Значит, он наконец окончил школу и через неделю с небольшим сделался главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот. Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании птенцов – двух маленьких вкусных птенчиков.
Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а теперь еще вот это… Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их одноклассники? Поверят ли они в то, что Эдвард Экзетер способен на преступление? Он решил, что они поверят доказательствам – как и он сам. По крайней мере он в Англии, значит, и судить его будут по британским законам. Не то что у французов – там ему самому пришлось бы доказывать свою невиновность. Британское правосудие – лучшее в мире, оно не способно на ошибки.
Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том, что он пока и представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с ума – этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего не помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур – туда им и дорога! Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по округе и режет людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть.
Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно. Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче – особенно такого свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому же калека, так что полицейскому поневоле приходится вести себя очень вежливо и деликатно, чтобы его не обвинили в грубом обращении. Эдвард помнил куда более запутанные судебные процессы – им рассказывал про них Флора-Дора Фергюсон, преподаватель математики. Лизердейл должен быть абсолютно уверен в незыблемости обвинения, поэтому он и не торопится услышать то, что может показать подозреваемый.
