Он выволок ее на внушительного вида «оладушек», покрытый белым налетом. Выдавил из легких воду – пусть покашляет, постонет. Жить будет. Лег рядом, отдышался. По его прикидкам, их проволокло километра полтора. При таком течении – дело рядовое. Он постучал по часам, приложил к уху – тикают как миленькие. До моста, стало быть, километра три. Там пролегает единственная дорога в Зональный. В Зональном три бабки и никаких удовольствий. И посты на каждом углу. Очень весело. А если на юг, то до моста на Бирюлино верст шесть с гаком. Там дневалят ребята в погонах и берут всех подряд. А убивать их жаль, да и нечем. Тоже весело. Через Усть-Каир не сунешься – альпинизм, конечно, штука популярная, но Туманов к ней никаким боком. Так уж сложилось. Возвращаться назад? Жить на этом берегу? Как старик со старухой у синего моря? Постепенно до него стал доходить весь комизм положения. Сколько народу угрохал, а что дальше? Как ни думай, хоть задумайся, а продвигаться можно только параллельно Черноярке – по камушкам, по водопадикам, по всяким красивым штучкам. И что самое смешное, все их предстоящие передвижения распрекрасно будут видны с противоположного берега. Достать не достанут, но нервы попортят. Отсюда вытекает что? Правильно. Всенощная. Он приподнялся на локтях, осмотрелся. В десяти метрах от «оладушка» росла безнадежная скала. За ней – следующая. Между ними – третья. И так весь берег – скалистый камень, который не обойти, не перепрыгнуть. На той стороне потока – лес. Хвала всевышнему, без живых свидетелей. По крайней мере, визуально глаз не режут, и то отрадно. На переднем плане корноухие деревца, побитые бурями, голые стволы, обглоданные короедами. На заднем, за короткой пустошью – сплошные хвойные. Молчат, глазеют недобро.
Он взял Динку на руки, сполз с окатыша. Перебрался через вереницу причудливых валунов и с самого крайнего – здорово смахивающего на приплюснутого с боков гиппопотамчика – перепрыгнул на плоскую плиту, ведущую в полость под скалой. Пролез еще пару глыб и обнаружил впереди довольно вместительный по ширине грот с провисающим в метре от пола потолком. Уложил Динку на сухое, вынул из мешка мокрые бинты, разложил для просушки. Сел рядом, стал мечтать. Минут через десять она зашевелилась.
– Чем тут пахнет? – были ее первые связные слова.
– Тот самый запах, – отозвался он. – Плесень, гниль, свежие горы. Спешу тебя обрадовать, это не сера.
– О господи, – она замерла с откинутой головой. – Что с нами было, скажи, Туманов?
– С нами? – удивился он. – Ничего. Славный денек. Одно тревожит – мы забыли на том берегу палатку и гитару. И костер развести не сможем, потому что камень не горит, а зажигалка отсырела.
– Не смеши, – прошептала она. – У меня ребра болят. Я ими дважды… А то и трижды… Как ты думаешь, это что?
– Это ушибы, – объяснил он серьезно. – Переломов быть не может. Какие, прости меня боже, переломы? Твой скелет – это одна берцовая кость. Лежи смирно.
Он стал расстегивать на ней мокрую одежду. Бережно поддев ладонью за спину, снял, разложил сушиться. Потом взялся стягивать тело бинтом – от поясницы до груди. Он был нежен, она не стонала. В завершение процедуры он поцеловал ее в губы, снял с нее штаны, расстелил их ближе к свету. Сел на корточки и стал любоваться на плод проделанной работы.
– Колючий, – с запозданием пожаловалась она.
– А ты красивая, – с каким-то огорчением констатировал он.
– Опять издеваешься? – вспыхнула Динка.
Он вздохнул:
– Я бы рад. Да не могу. Защемило меня чего-то в нервах. Хочешь, в любви признаюсь?
– Признайся…
– Признаюсь.
Настала тишина. Он растянулся с ней рядом, не касаясь, стал слушать, как за пределами пещеры грохочет, разбиваясь о камни, Черноярка. Она заговорила нескоро.
– Я не знаю, – сказала она тихо. – У нас была другая жизнь или приснилось?.. Как после этого можно продолжать жить? Жизнь – это наказание…
– Можно, Динка, – сказал он убежденно. – Нужно. Жить нужно всегда. Даже если не хочется. И обязательно, чтобы красиво и с большим смыслом. И главное, ребята, сердцем не стареть. Ты полежи, отдохни. Нам еще до ночи куковать. Позже перекусим. Помнишь кашу перловую? И водица под боком, я в ладошках принесу, ты только намекни.
– Нельзя тебе выходить, – прошептала она. – Увидят нас…
– Правильно, – удивился он. – Соображаешь. Но если надо, я выйду… Болит?
– Не знаю… Ты спеленал, я себя не чувствую…
Он встал над ней на колени.
– Будет больно, не молчи.
И принялся медленно, без нажима, ощупывать ее пальцами. Сквозь бинты, конечно, толку не было. Да и мануалист из него был примитивный. Переломы не прощупывались. Дай надежду, боже.
– Ну как?
– Терпимо…
– То есть от вскрытия ты отказываешься? – неловко сострил он.
Она не приняла шутку. Не двигаясь, лежала и слушала, как где-то под толщей пластов, под какофонию реки, капает вода. «Нельзя позволить ей впасть в депрессию, – подумал он. – Из депрессии на почве безысходности есть только два выхода. Либо банка водки, либо веревка».
– Дин, пошути, а? – попросил он.
Пролетели долгие мгновения, прежде чем она улыбнулась – символически, как украла.
– Памперсы забыли выдать…
Он охотно встрепенулся:
– Неужели так серьезно?
– Угу…
– Давно?
– На дереве…
– А-а, – он разочарованно махнул рукой. – На дереве не считается. Вечность прошла. Ты после дерева побывала в двух божьих купелях, где с тебя отмылись не только прошлые грехи, но и часть будущих. Так что расслабься и чувствуй себя свободной от дешевых условностей. Лично меня вот уже который день гнетет глубокая уверенность, что, как побывавшие в аду (то есть ветераны ада), мы имеем право на маленький льготный рай…
– И Гулька во второй раз погиб… – не слушая его, вздохнула она.
– А вот этого я и вовсе не понимаю, – воодушевился Туманов. – Ни для кого не секрет, что мы имеем дело с третьей силой, заинтересованной: а) в уничтожении базы; б) в получении информации о происходящих там перверсиях; в) в переподчинении базы иному боссу. Пока идет разведка. Думаю, три трупа в овраге – акция не преднамеренная, а следствие того, что кто-то из охраны имел слишком большие глаза. За что и схлопотали. Твой Сизиков действовал не один, чую. По крайней мере, лестницу повесил не он. Ты помнишь, чтобы, убегая из Зонального, он имел веревочную лестницу? Не имел. Это бред. Где он ее взял? Нашел? Это первая причина. Вот вторая. Судя по хронологии, он неделю шныряет по лесу, однако в момент нашей встречи впечатления оголодавшего человека как-то не производил, да? Корешками не питался, а имел за плечами новый, раздутый рюкзак. Небритый – да. Грязный – да. (И мы с тобой небритые и грязные.) Но веселый и весьма собой довольный.
– А он всегда такой.
