– О, мадемуазель, вы неотразимы, – зачем-то бросил проходящий мимо служитель.
– Глумится, – я с надеждой посмотрела на Андрея Васильевича. Но сообщник вздохнул и покачал головой.
– Не думаю. Им это запрещено. Прошу к столику, Дина Александровна. Этот вечер я дарю вам.
Ах, как спасибо…
Мы сидели в полумраке, отгороженные от основного зала зарослями «дикой» зелени, а на сцене гуттаперчевая актриса змеилась под «фанеру» и совершенно не мешала нашей трапезе. Мы ели виртуально прозрачные ломтики чего-то сложнопроизносимого, пахнущие сыром, пили коктейль через трубочки. Андрей Васильевич посматривал на меня как-то подозрительно, а однажды даже пригласил на танец.
– Такое ощущение, что вы хотите сделать даме предложение, – проворчала я.
– А вы что хотите? – он склонился надо мной, опутывая мои ноздри запахом дорогого «Кашареля».
– Я в Россию, домой, хочу, – ответила я, как истинная зануда.
– Кстати, мы долго будем бескультурно «выкать»? – поинтересовался Андрей Васильевич.
Я пожала плечами:
– А так привычнее, коллега… Так вы хотели что-то предложить?
– Девушка, вы замужем?
Я прыснула:
– Нет, я изначально так плохо выгляжу.
Он не посмеялся над анекдотом, прижал меня к своей приятно пахнущей груди, и мы слились в медленном танце. Коктейль, наложенный на виски, дал занятные всходы: меня понесло по волнам. Но не памяти, а как раз наоборот. Как меняет обстановка наши взгляды! Он говорил такие сладости, что я на время позабыла и о своей великой любви, и о намерении твердо придерживаться основ «целибата». Пару раз вякнула пo инерции про Россию, но быстро приумолкла.
Лейтмотив бормотания Андрея Васильевича сводился к следующему: если два неприкаянных сердца разрываются от тоски в этом мире, то почему бы не провести эксперимент: не дать им соединиться и потосковать вместе? Классовой пропасти между нами нет, мыслим одинаково, подходим друг другу, как матрица и ее родной пуансон… Под воздействием приятной музыки и употребленного спиртного это звучало заманчиво. И вообще это был неплохой вечер. Когда мы удалились из ресторана, дело клонилось к полуночи. Таксист, стерегущий наши коробки (за баснословный гонорар), мирно досапывал. Мы разбудили его, погрузились в машину и, «слегка соприкоснувшись рукавами», поцеловались. Посвечивая фарами, таксист вырулил со стоянки. Мы взяли курс на шале. Но на выезде из города, у каштановых аллей набережной Шантен, произошло несчастье…
Очевидно, нас пасли и выбрали подходящий момент, когда вокруг никого не было. Позади остался слабо освещенный поворот к мосту через Изер, впереди – мраки каштанового сквера. Ни одной встречной машины, ни одной попутной… Сурово-темный джип обошел нас по левой полосе и, ударив в борт, прижал к обочине. Шофер ругнулся, резко затормозил. Джип встал поперек движения, и не успел испуганный шофер включить заднюю, как оттуда стали стрелять! Я сразу заорала, стекло разлетелось вдребезги, водитель мотнул головой и завалился на бок, а Андрей Васильевич рывком придавил мою голову к сиденью… Что-то хрустнуло в позвонках. Ужас – прочно забытый и уже вошедший в историю – вновь ворвался в сознание – стремительный, вероломно сокрушая расслабление. Тихий мир опять обернулся адом… Андрей Васильевич выругался и, продолжая упирать меня в пол, начал судорожно извиваться. Наверное, пытался достать маленький смешной пистолетик, который каждое утро приматывал скотчем к щиколотке – взамен того, страшненького (а я над ним потешалась). Стрельба между тем приутихла. Двери внедорожника хлопнули.
– Только не кричите, я вас умоляю… – прошептал Андрей Васильевич, приподнял голову и вдруг резко, при помощи ноги, швырнул дверцу.
– Множатся, поганки, ничто их не берет… – пожаловался сдавленно.
Кто-то охнул, – видимо, дверь, ударив его по корпусу, отбросила в сторону. Андрей Васильевич выстрелил. Под звон разбитого стекла схватил меня за руку и потащил вон из машины. От джипа раздалась очередь. Мы выскочили на улицу. Черное тело, раскинув руки, лежало в двух шагах от «Фольксвагена». Совсем рядом, какие-то метры, – обочина, под ней обрыв, круто спадающий к набережной. Под обрывом – каштаны… От джипа метнулась тень – новая очередь!.. Остатки стекла выпали из дверцы. Андрей Васильевич пустил наугад остатки обоймы и потянул меня к обрыву. Я наступила на свое вечернее платье, запнулась. Дико заверещала, стала падать. Он удержал меня… и вдруг, вскричав, схватился за плечо.
– Андрей Васильевич!! – заорала я… и присела по-лягушачьи.
Он по инерции продолжил движение (уже без меня), чуть не упал в обрыв, но вовремя затормозил и замахал руками. Похоже, пуля угодила ему в плечо. А черный силуэт, стоящий в дверях джипа, тем временем опять поднял автомат. Прежде он его перезаряжал – отчетливо различался лязг металла и щелчок забиваемого рожка. Автомат смотрел мне в живот – я его не видела, но чувствовала (как впоследствии выяснилось, так оно и было). Я застыла, зачарованная. О смерти не думала, ощущала лишь один кромешный ужас. А убийца наслаждался. Как же – двое «клиентов», вот они, пред тобой – как на ладони, безоружные, и ничего не могут поделать. Ты король, парень…
– А-а-а-а-а!! – Они пришли в одну фазу – длинная очередь и прыжок Андрея Васильевича, закрывающего меня собой! Он развернулся в прыжке и припал ко мне лицом и вдруг захрипел, пытаясь что-то сказать, но уже падал, подминая меня своим крепким телом. А очередь продолжала стучать – бесконечная, отвратительная, бьющая по ушам. А когда захлебнулась, мы уже упали на землю – и я проваливалась дальше, тщетно пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь…
Полицейской сирены я не слышала. Как джип развернулся и убыл восвояси – тоже. Меня посчитали мертвой. Потом прибывшие ажаны рассказывали, как я выбиралась из-под бездыханного тела Андрея Васильевича и беззвучно шевелила губами в надежде что-то рассказать. Совершенно этого не помню. Память возвращалась клочками. Парни со «Скорой», носилки, вопрошающие мужи в форме. Отрывисто помню, как в порыве истерики билась головой о дверь «амбулатории» и хрипела: «Спасите его, спасите!» «Скорая» уезжала, вереща сиреной, а я извивалась меж расстроенных копов, как Вицин на дороге, проклиная всех и каждого. Потом кутерьма продолжилась, возник полицейский участок, бледный Варягин из «Бастиона», примчавшийся по моему звонку и потрясающий перед копами своей «дипломатической неприкосновенностью». Потом вступила я, придя в себя и выплеснув на полицию ушат отборных эпитетов, из которых наиболее невинными были «шнурки» и «чайники»… Потом опять следовали провалы, как приступы эпилепсии. За провалами – городские кварталы из окна мчащейся машины, приемный покой госпиталя святой Жозефины, растерянный врач…
– Две пули попали в плечо, мадемуазель… – Он усиленно прятал глаза. – Одна застряла в кишечнике… две перебили позвоночник… Мы провели операцию, сделали все возможное…
– Он будет жить? – умоляюще вопрошала я.
– О, да, мадемуазель, – хирург как-то неуверенно кивал головой. – Организм сильный, он выкарабкается…
