– А почему тогда… Что-то не так?.. – я всматривалась в его невеселую мину и ничего не понимала. – Подождите, – догадалась я. – Вы хотите сказать, он никогда не сможет… самостоятельно передвигаться?
– Ну, я бы не стал так бесцеремонно заявлять, мадемуазель, – врач пытался улыбнуться, но получалось кисло. – Чем черт не шутит… Бывают в медицине чудеса, и очень часто… Но знаете, я бы не рекомендовал вам рассчитывать на идеальный исход. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– А мне плевать на ваши рекомендации, – я отчаянно сжимала зубы, чтобы как-то преодолеть адскую боль в голове. – Доктор, я хочу его видеть, вы слышите? Если я немедленно его не увижу, я не знаю, что тут натворю!
Я увидела его. Он лежал в послеоперационной палате, весь утыканный какими-то датчиками, приборами. Он казался здоровым. У него даже глаза были открыты. Он даже улыбался.
Я села рядом и стала сидеть, тупо глядя ему в глаза. «Краткое содержание предыдущих серий» плавно растеклось, забылось. Остался только этот человек, зачем-то закрывший меня собой. Если бы он этого не сделал, у меня бы не было сейчас никаких проблем.
– Нормально, Дина Александровна… – прошептал он. – Это обычная практика. Враги всегда мстят и будут мстить, покуда не подохнут. На то они и враги…
Я погладила его по тому месту, где под простыней лежала рука.
– Вы как, Андрей Васильевич?
Он продолжал улыбаться. Он был умный человек. И не такой уж профан в хирургии.
– Нормально, – повторил он. – Настроение, правда, какое-то сырое. Уезжайте в Россию, Дина Александровна. Когда-нибудь я приеду за вами. Повеселимся…
Как бы не так. Я почувствовала подгребающую к горлу тоску. Нужно было что-то говорить, говорить… Я решилась высказать правду.
– Мне никуда от вас не деться, Андрей Васильевич, – сказала я.
– Действительно… – он улыбнулся во весь рот, хотя это было больно. – Куда нам деться друг от друга… в этой чертовой подводной лодке…
Он засмеялся, но закашлялся и замолчал.
– Я вас люблю, Андрей Васильевич, – угрюмо сказала я.
– Разумеется. «Она его за муки полюбила, – кивнул он. – А он ее – за состраданье к ним». Я вас тоже полюблю. Знаете что, Дина Александровна, вы больше ничего не говорите, ладно?
Ладно. Я бы ничего не сказала, даже если бы меня настойчиво попросил взвод эсэсовцев.
Андрей Васильевич закрыл глаза. Через несколько минут я поднялась и на цыпочках вышла из палаты. Прошла через огромный, звенящий тишиной коридор и встала у окна.
Светало. Ночь пролетела, как новогодняя, – не успели опомниться. Из полумрака выступала стена строящегося здания, слева от нее – парк с облетевшими каштанами, на лавочке – двое наркоманов в отключке…
Здесь плохой мир. Застывший… Наркомания – как стиль и цель. Они безвредны, но противны. Вся история цивилизации – поиск и осмысление. Земли, культуры, смысла жизни. Люди бились – за умы, за славу, за природные ресурсы. Не нашедшие себя дома, уезжали за фронтир и бились там. Они постоянно что-то открывали, они искали, они надеялись и верили. Они любили и жили ради цели. А теперь? Теперь есть все. Хваленый Запад перерос в болото. Им, уродам, недоступно. Миллионы людей, не знающих, чем себя занять, кроме работы и сплетен, бытовая техника как единственная тема грез; наркомания, радикализм, плавно переходящий в терроризм; сексуальные меньшинства – в качестве «альтернативы». Соратники Ермака, Кортеса и герои Киплинга были маргиналами – кто спорит? Зачастую – предельно отмороженными. Но кому из них пришло бы в голову взрывать автобус с детьми, превращаться в студень после укола или объявлять педерастию «рывком в неведомое»? (Ну что может быть неведомого в анальном отверстии?!)
А молодежные банды во всех крупных городах? А пандемия сектантства – когда люди добровольно предпочитают рабство бесцельной сытости? А техногенные мутации, а отсутствие любых полезных навыков (самая сложная проблема – поиск нужной кнопки)? А засилье метросексуалов, с трудом понимающих, кто они такие – мужчины или женщины? А пресловутые флеш-мобберы – предел остроумия, возникающие из ниоткуда, дружно ковыряющие в носу и дружно исчезающие? А жир вместо мышц, атрофия мозгов и вакуумная манжета, как объект страсти? А Интернет – как средство общения людей, проживающих за сто метров друг от друга?.. А наркомания, наркомания и тысячу раз наркомания?..
Этот мир и дальше – мой. От судьбы не уйти. Судьба – напротив. И стена, и этот парк, и наркоманы. И этот сытый, изнемогающий от безделья народ. И никогда мне не увидеть Россию – как бы близко она ни была. Судьба играет человеком – превращая его в Антигону, посвящающую остаток жизни служению ближнему в инвалидной коляске. Как забавно, черт возьми. Но это цель, а не безделье. Ради нее можно жить. Даже должно, ведь не так ли, дорогая Дина Александровна?
Из глубин преисподней раздалось покашливание. Я обернулась. Рядом со мной стоял Варягин и усиленно изображал глубокое сочувствие. Настолько глубокое, что стало ясно – он куда-то опаздывает.
– У вас есть пожелания, Дина Александровна?
– Да, – сказала я. – Обязательно. Распорядитесь об охране Андрея Васильевича. Пока его не выпишут, я буду приезжать сюда каждый день, а значит, мне нужен шофер-телохранитель и полная свобода действий. И зарезервируйте, пожалуйста, домик, где-нибудь в Чехии – для меня и моей семьи.
Туманов П. И.
Мы строим счастье сразу всех,
И нам плевать на каждого.
И. Губерман
Его действительно ждали. Безделье длилось недолго – часа полтора. Он перекинулся парой слов с хозяином – хромоногим ветераном – и ушел в дальнюю комнату, лег на кровать и бесцветно уставился в потолок, размытый потопом. Москва переживала не лучшие дни. Времена благополучия, о котором так любили распинаться столичные демагоги-«шоумены», канули в водоворот. Деньги проелись, барахло – что не успело разграбиться – распродалось. Хозяин квартиры, нелюдимый дядька, в прошлом заместитель командира Краснопресненского COБРа, был бы рад попотчевать гостя, но ничего такого не придумал. Когда он смотрел в недра своего холодильника, на повидавшей жизнь физиономии отражалась такая глубокая печаль, что Туманов засовестился. Жестом дал отбой – мол, я шутейно – и уединился. У него просто не было возможности приобрести сносные продукты. Опять перед глазами вставало первое московское утро – где был, чего видел… Окольными путями выбирался за пределы станции, в начале седьмого всплыл на Переяславской улице и слился с потоком людей, идущих на работу. Такое ощущение, что Москва подверглась злокачественной эрозии. Пожары, разрушения, электрификация наоборот. Даже в Омске городской антураж не поражал столь безнадежной унылостью. Сибирь умела, пусть и далеко от совершенства, прикрыть свою голую задницу. А здесь, казалось, местные небожители сознательно экспонируют всю эту убогость: ветшалые дома, провалившийся в канализацию асфальт (катакомбы для бомжатников), тротуары, не очищаемые от мусора. Что случилось? Куда подевалась визитная карточка России, которую при любом режиме пытались хоть как-то подлатать и приодеть?.. Он дважды простоял на остановках, а потом ехал в троллейбусах, сжатый до посинения, и всякий раз, когда у троллейбуса обрывались рога и его уносило вместе с толпой, он проклинал тот час, когда тридцать девять лет назад был безрассудно зачат бесстыжими влюбленными посреди Ялтинского взморья…
