В доказательство своих слов она закатала штанину и показала сгусток ниже колена. Мы молчали. У каждого выжившего в этой группе имелась своя правда, объясняющая суть вещей, однако чья-то правда была чересчур уж поддельной.
– Какие мы все ангелы, – вздохнул после долгого молчания Борька. – Крылышки не чешутся, нет? Лично у меня, кажется, чешутся. А ведь кто-то из нас кокнул Усольцева и прикарманил перевозимый из Тикси груз...
Об этой новости до сей минуты знали только мы с Борькой. Реакция последовала незамедлительно. Сташевич открыл рот и заболел столбовой болезнью. Невзгода выронила ложку, которой выскребала остатки каши из банки Сташевича. У Турченко по-стариковски наморщился лоб (слишком рельефно для одной лишь задумчивости).
– И вовсе не факт, что груз прибрал к рукам заинтересованный в нем человек, – дополнил Борька. – Любой мог. Например, Дашка – из вредности.
Моя голова превращалась в чугунный котел. Нужно было что-то сказать. Или спросить. Но что?
– Ума не приложу, как можно прикарманить груз целого самолета. Он маленький? Или похититель подогнал подводу? – брякнула я.
Осталось выдержать их взгляды. Я выдержала, не развалилась. Уж если я выдержала взгляды тех парней в зимовье...
* * *
Утром ели рыбину, добытую Сташевичем. Ее мясистая, плоская морда с запорожскими усами очень напомнила мне физиономию начальника тренировочного лагеря Рахманова. Вот кого бы я с удовольствием съела! Половину рыбины мы оставили на светлое будущее, остальное посекли на куски, которые Сташевич со знанием дела насаживал на края заостренных прутьев, а сами прутья вкручивал в землю с наклоном к огню.
– Старый таежный способ, – похрипывая, разъяснил он. – Колья называются рожнами. От них и пошло выражение «лезть на рожон». Вкуснятина, коллеги. К сожалению, полить рыбку нечем, придется сухую есть; но ничего, сладим...
На гастрономические изыски сегодня никто не претендовал. Ели жадно, обсасывая кости. У кого имелась вода, выставляли для всеобщего пользования – с водой в тайге не проблема, наберем у первого же ключа (а пить придется много – рыба водичку любит). Закончив трапезу, Сташевич закурил. Смолил он уже не свои, а командирские – у покойного Боголюбова имелся стратегический запас «Престижа».
Остальные не курили. Турченко с Невзгодой исподлобья рассматривали Липкина. Борька делал вид, что это его не касается, и ковырял в зубах травинкой. Затем они дружно, словно сговорившись, посмотрели на меня. Я опустила глаза. История с подозрением повторялась по спирали. Не знаю, в виде фарса или трагедии, но на душе опять заскребли кошки. Причина была ясна: из обобщенной версии случившегося, сотканной из «показаний» всех фигурантов, выходило, что только мы с Борькой побывали на месте крушения. А в версию о пропаже груза они обязаны верить лишь с ЕГО слов – поскольку я стояла на своем, как монумент на постаменте: на борт не поднималась, груза не видела. Зато одна я видела труп Усольцева, что с некоторых позиций моей безопасности тоже было не очень хорошо.
– Так, – сказала я, исполняясь решимости, – хватит. Натерпелись. Полагаю, никто не оспорит мои слова: мы – спасательная команда. Спасать некого. О грузе мы не информированы, особых указаний не имеем, а потому его наличие или отсутствие нам глубоко фиолетово. Если у кого-то особые указания есть, но он молчит, – это его трудности. Мое предложение таково: снимаемся с якоря, оккупируем ближайшую сопку и привлекаем к себе внимание. Вертолеты летают. Если нас не заметят, стараемся определить, откуда они взлетают – у них имеется посадочная площадка. Если и здесь терпим неудачу, продолжаем движение на север – до Хананги. Рубим плот, спускаемся по течению – до первого населенного пункта, – где и напиваемся в стельку. Ведь Хананга не ручей, на ней должны быть поселения?
– Магалай, – пробормотал Липкин, – зверовая ферма. Километров семьдесят сплава. А то и девяносто...
– Десять часов работы, – фыркнул Сташевич. – Ерунда.
– Но там ни транспорта, ни почты, – предупредил Турченко. – Вертолет два раза в месяц. Бани нет. У них еще Советский Союз не кончился.
– А он там был? – съехидничала Невзгода.
– Мы начинаем привередничать? – удивилась я. – Или кому-то очень не хочется отсюда уходить? Я вас внимательно слушаю: КОМУ не хочется?
Попробовал бы кто возразить. Молчали как убитые.
– Молодец, Дашок, – похвалил Борька. – Считай, как мужик ты состоялась. Многоликая ты наша.
– Принимается, – согласился Турченко. – Слушали, постановили. Предложения?
– Есть такая сопка, – задумчиво изрек Сташевич, – около мили на запад. Высокая, зараза... За ней еще речка протекает, где мы с сомом сцепились.
– Молоток, Сташевич, – заулыбался Липкин. – Послушай, а как тебя зовут? А то мы всё «Сташевич» да «Сташевич». Мамка-то как тебя нарекла?
– Да господи... – вздохнула Невзгода. – Олегом его мамка нарекла.
– А ты откуда знаешь? – нахмурился Турченко.
– А чего я только не знаю...
* * *
Скала являлась фрагментом ущелья, метров на двадцать возвышающимся над местностью. Она напоминала выбритую макушку католического попа – при условии, что поп стар, бугрист и страдает асимметрией теменной части черепа. Подножие сопки с трех сторон замыкали кривые сосны, четвертая сходила в обрыв, сливаясь с кромкой внушительного оврага. Путь к вершине был тернист и небезопасен.
– Без страховки трудновато, – оценил высоту Турченко. – Со студенчества не занимался барранкизмом, не уверен, что восстановлю навыки.
– Попрошу не выражаться, – хмыкнул Борька. – Это из области сатанизма, что ли?
– Это из области лазания по замерзшим водопадам. В Дагестане в начале восьмидесятых мы проделывали смертельные номера: карабкались, как по сталактитам. Но при обязательном участии страховки и ящика «Мартовского» по возвращении.
– Ерунда, покорим, – успокоил сомневающихся Сташевич. – Нет страховки – не надо думать о том, чтобы страховка не подвела. Нормальный случай.
Правильно, подумала я. Русский человек – это не тот, у которого чего-то нет, а у которого чего-то нет, да и хрен с ним.
– Тогда ура? – неуверенно предположил Борька.
– Воистину. – Невзгода подтянула лямку рюкзака. – Хватит трепаться, мужики. Давайте работать...
На подъем ушло минут тридцать. Никто не пострадал.
– Я повторяю свой вопрос: ура? – настойчиво вопрошал Борька.
Остальные под давлением признали, что ура не ура, но особых лишений не испытали. Хотя и не сказать, что отдохнули. Мы лежали – усталые, грязные, в живописном рванье – на щербатой макушке и представляли занятное зрелище для пролетающих птиц. На вершине не было комаров. Я ощущала непривычную новизну. Воздух был свеж и приятен, никакого жужжания прожорливых тварей (я до того срослась со своим баллончиком, что и дома, если выживу, буду по привычке душиться репеллентом)...
