Корович, ахнув, повалился, покатился кубарем.
– Ты чего, Николай Федорович?! – Я бросился к нему с помертвевшим сердцем.
– Упал, чего... – Он встал на колени и начал искать в полумраке потерянный пистолет.
– Беги! – Я пнул его изо всех сил по заднице. – Беги, Николай Федорович, догоню!
Он умчался, а я пристроился на колено и вбил в обойму последний магазин. Шестнадцать патронов в «стечкине» – солидно. Из-за угла валила толпа. Я открыл огонь – методично, по два патрона в секунду. Выпустил штук десять, привел врага в замешательство, кого-то убил, кого-то ранил; они катались по полу, натыкались на стены, отстреливались наугад. Я помчался по своим делам. Когда же кончатся эти клятые четыреста метров?
Они закончились внезапно. Яркий свет за поворотом, безоблачное небо... Я вылетел из пещеры, завертел головой. Ну и местечко! Остроконечные скалы вздымались почти до неба – бурые, страшные, неприступные. Относительно широкая падь – метров восемьдесят – между бугристыми отвесными стенами. Дно распадка устилали груды камней. Напротив – черная дыра пещеры, спасительная, манящая. Мощная скала, словно слепленная из комьев серого снега, зависла над пещерой. Вычищенная дорожка, обрамленная белыми «разделительными» полосами. Стрелочки для непонятливых и новичков. Люди уже пробежали половину расстояния. Неслась Анюта, оборачиваясь через каждые несколько метров. Коротышка двигался скачками – словно по воздуху летел. Бежали те четверо. Их догнал Корович, остановился, стал махать мне руками. Я помчался, не разбирая дороги. Корович заулыбался, рванул, в несколько прыжков обогнал коротышку...
– Луговой, ты скоро?! – истошно орала Анюта.
– Давай, погружайся, я уже здесь!
Я видел бездну облегчения на ее измученной мордашке, глаза горели жизнерадостным огнем. Свершилось! Два шага осталось. «Туристы» уже ворвались в пещеру – один за другим. Дама – последней, джентльмены, чего уж там. Анюта растворилась в черной дыре, и меня затопила волна облегчения. Корович влетел за ней – правильно, Николай Федорович... Коротышка замешкался, делал мне знаки короткими ручками, намекая, что можно и побыстрее. Куда уж быстрее, Степан, как вас там по батюшке...
Адский грохот за спиной. Охранники вырвались на белый свет и одновременно ударили из «Бизонов». С ума сошли? Нельзя здесь стрелять! Я споткнулся, закатился за какой-то камень. Не самое совершенное оружие – этот «Бизон». Мощность приличная, но кучность никакая, пули веером летят. Охнув, повалился Степан, заткнул уши пальцами.
– Не стреляйте, идиоты, что вы делаете?! – подпрыгивая, выкрикивал старший группы. Но эти парни были взбешены нашей наглостью и смертью товарищей. Много лет они несут тут службу, все тихо, сонно, сущая синекура – и вдруг все рушится в один миг, когда являются какие-то неопознанные... Эти кретины совсем головы потеряли!
– Михаил Андреевич, убьют же... – хрипел Степан.
– Ты почему здесь, а не в пещере? – негодовал я, ползя по-пластунски.
– Да вас жду, мать вашу перемать!
– Бежим!
Они как раз перезаряжали. Мы понеслись. Но пули снова прижали нас к земле. Я вытянул руку со «стечкиным» и стал стрелять наугад – выпустил все оставшиеся шесть пуль. Мои выстрелы потонули в грохоте автоматов. Шум стоял такой, что закладывало уши. А до пещеры оставалось двадцать метров...
Это было полное безумие. Сколько раз твердили миру: нельзя шуметь в распадке Бушующих Духов! Здесь духи бушуют, и если их сильно потревожить... Словно ветром подуло, а может, воистину подуло. Он гудел, но не чувствовался. И вдруг воздух завибрировал, покрылся волнистой рябью. Зафонило в ушах. Сломалось что-то в окружающем пространстве. Вздрогнула земля. С горы покатился камень. За ним еще один, третий... Гул нарастал, делался настырным, вгрызался в уши, нервировал барабанные перепонки. Затрещало что-то в горах, обрушилось. Целая терраса на соседней возвышенности вдруг осела, переломилась пополам; полетели вниз, словно игрушечные солдатики, приплюснутые сосны. Нарастал камнепад немного в стороне от нас. Камни выкатывались на дно распадка, стали превращаться в небольшую баррикаду...
– Что вы наделали, кретины?! – взвыл начальник караульной команды.
– Степан, в пещеру, бегом!!! – взревел я, отжался от земли и схватил за шиворот скулящего коротышку...
Трудно описать такое словами. Это нужно чувствовать. Хотя нужно ли? Мы и метра не пробежали, когда все вокруг стало рушиться. Камни катились с гор нескончаемым потоком, переламывались отдельно стоящие скалы. Пыль взлетала столбом – то здесь, то там. Каменной крошкой засыпало ущелье. Мы пятились. На нас катилась, подпрыгивая на острых кромках, гигантская глыба, отвалившаяся от скалы. Мы кинулись прочь – она промчалась мимо, в сторону парней, которые метались на выходе из тоннеля. Увернулись от осыпи, побежали от рассыпающейся в прах остроконечной скалы... А потом случилось самое страшное. Груда камней свалилась с оглушительным треском на массивный карниз пещеры, ведущей в параллельный мир. Стены скалы, обрамляющей «врата», стали покрываться трещинами и морщинами, крошиться, расслаиваться. Покачнулась одна из отколовшихся частей. За ней другая, третья... И вот уже подломились каменные опоры, разрушились, и многотонная скала, венчающая вход в пещеру, просто рухнула, навсегда отрезав от людей коридор в иные измерения...
Пыль стояла столбом до неба. Видимость не больше метра. Мы кашляли, трясли головами. Уже не стреляли – отстрелялись, черти. На этом разрушения, возможно, закончились – или мы оглохли. Дошло не сразу. Отчаяние, тоска, от которой невозможно дышать... все это будет потом. Крохи благоразумия я, кажется, сохранил. Схватил Степана за руку и потащил по пади распадка – куда-то вбок, в пыль, на баррикады, подальше от этого ада, в который превратился несостоявшийся рай...
ЭПИЛОГ
Осень в этот год в стране, о которой говорить не принято, была не хуже предыдущей. Мягкая, солнечная, ласковая, изобиловала красками. Солнышко заглянуло в избушку на болоте, побегало по бревенчатым стенам, заткнутым соломой, добралось до топчана, мазнуло обросшее лицо. Я проснулся. Встал – привычкой нежиться в кровати за последние три месяца не обзавелся. Постоянно чудилось, что корячится что-то страшное, а встречать это дело в кровати было верхом неразумия. Но ничего не корячилось – жизнь тянулась размеренная, спокойная. Возможно, скоро я научился бы начинать день с отдавливания боков...
Выбрался из-под вороха мешковины, натянул ватные штаны, засаленную жилетку. Потрогал бороду – длинная, зараза. Я дал себе зарок, что когда она защекочет солнечное сплетение, то сбрею к чертовой матери. Нашел на подоконнике огрызок зеркала, посмотрел на свое «мужественное» отражение. Можно представить, почему меня на этих болотах сторонились лешие и кикиморы. Из зазеркалья угрюмо взирал кудлатый, бородатый мужик с похмельными тусклыми глазами. У него тряслись руки... Я добрался до колченогого стола, отыскал глиняный кувшин, потряс его, рискуя оторвать ручку. Бражки не было. Всю вчера выпил. Опять был приступ ностальгии, сто чертей в мою душу... Я добрался до корчаги, в которой мы настаивали бражку, снял крышку, постучал черпаком по сухому дну. Неплохо поупражнялся. Ведь корчага – не просто так емкость, это целых двадцать пять литров...
