Но имелась во всей этой истории одна пикантная сторона. В любом хаосе должны осуществляться попытки захвата власти – индивидуумами или организованными группами людей. Это так же естественно и обязательно, как любой физический закон. И такие попытки, безусловно, были. То лихой атаман, промышлявший с кучкой сообщников в Теплой долине, подомнет под себя несколько деревень, учинит террор для непослушных, назначит управляющих, запустит слушок, что у него безопасно, – и народ, исстрадавшийся в бардаке и неразберихе, непременно потянется. То объявится «мессия», объявит себя новым Христом (да хоть Заратустрой), сочинит на коленке подходящую религию, пообещает народу вывести его из тупика – и снова отчаявшиеся люди будут сбредаться под его знамена. Но всякий раз происходило что-то непонятное. Едва имело место нечто подобное, под покровом ночи являлся на вертолетах загадочный спецназ – крепкие, запредельно вооруженные парни в масках и камуфляже – и уничтожал верхушку новоявленной структуры. Оказать сопротивление таинственным «ликвидаторам» никто не успевал. Мероприятия проводились без комментариев. «Мессию» расстреливали, ближайших соратников демонстративно развешивали на березах, а паству или «подданных» просто разгоняли. Вдумчивый анализ выявлял интересную картину. Банды мародеров могли безнаказанно грабить, убивать и заниматься тому подобными милыми глупостями – за их жертв никто не вступался. Шайка, банда, относительно крупное деструктивное сообщество без претензий на умы и души большого количества людей – пожалуйста. Истребление беззащитных – ради бога. Организация сельского совета самообороны для отражения набегов извне (в пределах одной деревни) – сколько угодно. Но любой намек на учреждение властной структуры под водительством некоего «спасителя нации» – и немедленная кара…
Над этим можно было долго размышлять и строить версии. Происходящее напоминало затейливый эксперимент. Кто его проводил? Исходя из возможностей этих людей, их информированности и наплевательского отношения к загубленной сверхприбыли… можно было только догадываться, откуда растут ноги. Глупо скрывать, мне было любопытно, что сейчас, по прошествии года, происходит в обитаемой части Каратая. Я резонно догадывался, что ничего хорошего – достаточно посмотреть любой фантастический фильм про «апокалипсис», исключить из него радиоактивный пепел, землетрясения, тайфуны, застывшую вулканическую лаву, глобальный энергетический кризис, и то, что осталось, выложить в реальность. Но я привык к жизни в болоте, к своей депрессии, перемежаемой просветами, – я заполнял их охотой, работой по хозяйству, общением с деревенской публикой. Другого не хотел. Не ждал я от жизни радостных событий и ценил свое спокойное существование. Коротышка был согласен со мной, хотя и нападали на него временами пароксизмы «смены мест». «Неужели не интересно тебе, Михаил Андреевич, что творится в мире-то? Мир в опасности, ждет своего героя. А может, там уже идиллия? Никакого гнета, насилия… Всех плохих уже прикончили, остались одни хорошие? Поедем в Каратай, Михаил Андреевич? Там хорошо, красиво, осточертело уже твое болото. Поживем в эпоху Ренессанса». – «Хренессанса», – ворчал я, и доносил до мечтателя нехитрую мысль, что всех плохих парней за год убить невозможно, на это требуется лет десять, а то, что «анархия – мать порядка», звучало красиво лишь в устах Бакунина и компании. Но временами нападал какой-то зуд. Я вслушивался в разговоры сельчан, требовал новостей от бродяг и пилигримов, заходящих в Опричинку. А сколько развелось бродячих проповедников! Еще бы крышу от такого не снесло. Заявились недавно две снулые мымры в платочках и выдали, войдя без стука: «А вы знаете, что Христос вас любит?» Я ржал, как подорванный, а Степан схватил ухват и гнал этих «свидетельниц» до самой деревни, откуда они, собственно, и прибыли, не найдя там себе единомышленников. «Работать идите, кошки драные! – разносились по полю его писклявые вопли. – Понаехали тут, людей добропорядочных с праведного пути сбиваете!» Вот уж воистину… Скоро труженики сетевого маркетинга пойдут – будут впихивать никому не нужные бритвы, «сверхпрочные» колготки, пылесосы на батарейках…
Раздался сдавленный крик. Душа похолодела. Я выбежал из дома. Так и есть! Степан уронил на ногу снаряд вековой давности и теперь прыгал на одной ноге, держась за вторую. Снаряд почему-то не взорвался. Я перебежал двор, подобрал две оставшиеся железки и уволок их за плетень, где выгрузил в глубокую канаву.
– Ну, что, чучело, прошел испытание болью? – ухмыльнулся я, возвращаясь в дом.
– О, да, на мою долю выпало много испытаний, – огрызнулся коротышка.
Абсолютно ничего в этот день не предвещало несчастья! Светило солнышко, дрейфовали перистые облачка. Я практически проснулся. Вернувшись в дом, допил из кувшина кислую клюквенную бражку – перекосило так, что в голове выстроился порядок. «Не пей! Еще утро!» – закричал поборник трезвости в голове. «Так еще и не самогон», – резонно отозвался «анонимный» алкоголик. Я перетряс посуду на холодной печи, выискивая что-нибудь съедобное. Нашел ржаную краюху, перенес на стол оцинкованный тазик, снял с него крышку, вооружился деревянной русской ложкой и с грустью уставился на содержимое. Занимательная, между прочим, диетология. Человечество, я так понимаю, делится на три категории: те, что ели черную икру, те, что не ели и вряд ли соберутся, и те, которые объелись черной икрой… Осетрина в Опричинке в отдельные месяцы случалась чуть не основным продуктом питания – причем не от хорошей жизни. Из осетрины делали котлеты, голубцы, а мой Степан однажды экспериментировал и соорудил из осетра вполне «жизнеспособный», величиной с кастрюлю пельмень.
День, невзирая на утреннюю встряску, стартовал спокойно. Я извлек из бака разочаровавшегося в жизни кота, отнес в дом, погладил, накормил – то есть, в принципе, подружился с этим взъерошенным отщепенцем. Степан заявил, что в полночь у него свидание с берегиней, и если я не возражаю, он должен привести себя в порядок, то есть выглядеть на все сто. Я пожал плечами. Но когда он гремел тазиками в холодной бане, потом шарил по сусекам, ворча под нос: «Где моя рубашка от Валентино?», то невольно забеспокоился. Уж не хочет ли этот влюбленный идиот довести свои отношения с нематериальным объектом до полного логического маразма? Кто их знает, а вдруг девчонка будет не против? Степан – известный покоритель женских сердец и прочих органов. Я задумался. Можно усыпить бдительность Степана и проследить за его амурными похождениями. Но это будет не по-товарищески. Сам расскажет, если захочет. Угрозы для жизни берегини не представляют – если под их личиной не скрывается, конечно, кто-то другой…
Но все взорвалось и рассыпалось! Около одиннадцати вечера (батарейка в часах пока не села) окрестности Опричинки огласил раскатистый гул. Ночное небо озарилось оранжевым свечением. В отдалении вспыхнула стрельба. Она нарастала, и в окошке, выходящем на север, забились огненные сполохи. Мы сидели в доме. Я раскладывал пасьянс в свете масляной лампы. Степан – помытый, в чистой жилетке из бычьей кожи, весь в предчувствиях «рокового» свидания под луной – отсчитывал минуты и гипнотизировал чучело ястребиной совы, набитое трухой и опилками (его он сам притащил в дом, уверяя, что при жизни сова была ведьмой, а теперь будет оберегом). Когда разразилось «ненастье», я бросил карты и метнулся к оконцу. Давно стемнело, рассмотреть что-то было невозможно. От деревни нашу избушку на краю болота отделял лужок, заросший пыреем, и небольшой березовый околок. Сама деревня из окна не просматривалась. Но в небе над Опричинкой бесился фейерверк. Там все трещало, гремело, отчаянная пальба глушила рев двигателей. Занималась зарница – похоже, горели крестьянские избы.
