– Перебьешься, – вспыхнула она. – Ладно, пошли отсюда.
– А там больше никого нет? – кивнул я на дверь. – Учти, я сегодня немножко не в форме…
– Объясняю для невежд, – перебила Виола. – Злодеев было пятеро. Изначально их было больше, но остальные куда-то свинтили. Двое сидели в черном «Лексусе» – там, – она неопределенно кивнула, – недалеко. Я с ними поговорила. Ключи от тачки здесь, – она похлопала по карману на здоровой ноге. – Двое курили на крыльце – подойти к ним невидимкой я не могла. Пришлось обойти и забраться на крышу. Еще один секретничал с тобой в сарае… Пойдем скорее, пока другие не понаехали тут. Не побрезгуешь «Лексусом»?
Не знаю, завершался ли наш трагичный вояж по Каратаю, или поджидало еще что-то интересное – я уже ни на что не реагировал. Всю заботу обо мне взяла на себя женщина с сильными руками. Я перебирался из обморока в сон, из сна в обморок, заднее сиденье джипа хорошо тому способствовало. Мы тряслись по каким-то ухабам, по проселочным дорогам… Виола сварливо бурчала, что эти бесконечные дороги ей во всех снах теперь будут сниться: чем дальше едешь, тем больше остается (кто бы сомневался). Я думал о том, что на днях надо обязательно вернуться – похоронить Степана и Парамона… Несколько раз она превышала скорость, от кого-то убегая, однажды мы долго стояли в лесу и ждали у моря погоды. День померк, по земле стелились сумерки. Она со мной не разговаривала; я же лишь однажды худо-бедно очнулся и скромно поинтересовался:
– А ты уверена, что мы действительно направляемся в коммуну?
– А куда еще? – проворчала она, как-то втянув голову в плечи.
– Ну, не знаю, куда тебе нужно… Скажем, в ущелье Айгарач. А коммуна существует исключительно в твоем воображении – чтобы водить за нос доверчивых спутников…
– Заткнись, – процедила она. – Мы едем в коммуну Хаима Шенкеля – я точно знаю, где она находится.
Я так и знал, что это кибуц…
– А с чего ты решила, что они нас примут в свои счастливые ряды? Много нас таких по Каратаю бегает. Все хотят спокойной жизни. Любая коммуна треснет от такого наплыва…
– Нас не выгонят, – отрезала она. – Хаим Шенкель в некотором роде… мой дядя.
Многого в жизни я еще не знал. И про женщину, с которой мы остались вдвоем, знал немного. В каком, интересно, «некотором» роде?
Уже стемнело, когда мы с включенными подфарниками выбрались из черного-пречерного леса и поехали краем тальниковых зарослей. Я снова отключался и плохо запомнил людей, остановивших наш автомобиль. Не слышал, о чем разговаривала с ними Виола. В салоне появился кто-то третий, он указывал дорогу. Земляные насыпи, колючая проволока, упоминание о заминированных подступах, о том, что Хаим рано ложится и рано встает, и не любит, когда его будят… Удивительно, но самой коммуны я толком не почувствовал. Сознание постоянно куда-то отскакивало. «Твой друг неважно выглядит, Виола, – сочувственно говорил мужчина. – Почему он так расклеился?» – «Этот парень даст фору твоим головорезам, Хаим, – ворчливо отзывалась Виола. – Просто он уже на пределе. Потерял сегодня друга, самого чуть не убили, пообщался с Благомором… да-да, тем самым…». Далее неразборчиво… «Хорошо, Виола, живите в общине, сколько посчитаете нужным. Можете завтра уйти, можете через неделю. Если задержитесь, не забывайте о правилах. Борис покажет вам дорогу до избушки тети Сони. Скончалась позавчера эта добрая женщина, да пребудет с ней милость божья…»
Я очнулся на скрипучей деревянной кровати. Горела масляная лампадка и две свечи в изголовье. В избушке было прибрано, подметено, флюиды мертвой тети Сони не летали. Я лежал поверх покрывала – в грязной одежде, грязных сапогах. В ногах у меня в задумчивой позе сионского мудреца сидела Виола с сияющей от чистоты мокрой головой, завернутая во что-то старенькое, но чистое. Покосилась на меня… и улыбнулась.
– Мы где? – спросил я.
– На окраине Крюков, которую Хаим облюбовал под свой кибуц. Не волнуйся, тут тройная система охраны. Нам выделили домик тети Сони. А сама тетя Соня… будем считать, что уехала в Америку.
Хорошо, в Америку так в Америку.
– Ночь уже, – негромко сообщила Виола, – спать пора. Вся деревня спит – за исключением тех, кому спать не положено. Иди мойся и снова ложись. Я подожду тебя.
Что-то сладкое заныло под лопаткой. Кто бы мог подумать…
– Здесь имеется душ?
– Выйдешь во двор, два шага налево. Рукомойник, тазик и шторка. Полотенце уже там. Действуй, герой… – Она погладила меня чистой ладошкой по щеке.
Кровь прилипла к голове, сладкие мурашки побежали по разным местам. Ужели выздоровел? Эта женщина, какая-то другая, незнакомая, обновленная, вдруг нешуточно меня взволновала. Но до тазика со шторкой я не добрался, хотя шагал достаточно уверенно и целенаправленно. В дверь постучали – негромко, но не робко. Я покосился на Виолу. Девушка пожала плечами. Что-то буркнула про Хаима или про Бориса – личного «подручного» Хаима. Кто ходит в гости по ночам? Разве что воспитанные, благочестивые евреи…
Я открыл дверь. Вошел невысокий человек в неприметной серой куртке с капюшоном. Вытер ноги о коврик, закрыл за собой дверь. Снял капюшон и негромко произнес неповторимым женским голосом:
– Доброй ночи, Луговой.
Я застыл, охваченный ураганным дежавю. Остались еще вещи в этом мире, достойные удивления… Прошлое вернулось и треснуло кувалдой по макушке. Я качнулся. На коврике под дверью стояла и внимательно смотрела мне в глаза Анюта Соколова – моя любимая женщина, сгинувшая в параллельное измерение…
Сердце неровно застучало. Я начал задыхаться. О галлюцинации речи не шло. В избушку тети Сони вошла Анюта Соколова и пристально ощупывала меня своими умными и цепкими глазками. Она осунулась за год, обзавелась короткой прической, перекрасилась – стала шатенкой, обострились черты лица – сделались жестче, угловатыми. Она была ДРУГАЯ. Куда исчезла моя обожаемая женщина, по которой я сох целый год, которую видел во снах практически каждую ночь?
– Это я, Луговой, – негромко проворковала Анюта. – Не глюк, не голограмма, не близняшка твоей Анюты. Нет у нее никаких близняшек. Очнись, Луговой.
Она стояла в каком-то полуметре – неприступная, далекая, как Гималаи. Я должен был броситься к ней, затискать, расцеловать, потребовать объяснений. Но я стоял, как пень, не в состоянии пошевелиться. Я даже дотронуться до нее не мог. Это была не моя Анюта – что бы она там ни говорила.
Испуганно охнула Виола. Что-то стукнуло. Я резко обернулся. Виола вытягивала из-под кровати ободранный «АКСу», реквизированный у клевретов Благомора.
– Нет! – Жар ударил в голову. – Не стреляй! – Виола замерла с открытым ртом, а я, получив «пинка», начал выбираться из ступора. – Ты здесь… откуда… Соколова?
– Я рада, что ты вернулся в мир людей с работающими мозгами, – сухо улыбнулась Анюта. – Я знала, что ты тут.
– Откуда?
– Эх, Семен Семеныч… – покачала головой Анюта, и я устыдился своей бестолковости. Если со спутника можно разглядеть даже спичечный коробок…
