– Ну что, очухался? – с самого начала Железняк почувствовал неприязнь к этому человеку, и это нехорошее ощущение с каждой новой секундой все усиливалось. Поэтому вместо вразумительного ответа «подследственный» только промычал что-то нечленораздельное. В общем-то, он бы мог вполне четко ответить на столь грубое обращение каким-нибудь бранным словом, но предпочел пока воздержаться от этого.
– Узнаешь вот это? – Курагин ткнул в лицо Железняку небольшую пачку документов. Несмотря на запекшуюся кровь, мешавшую смотреть, Железняк без труда различил свои собственные документы, тактическую карту задания и вырезку из журнала с фотографией Крумловой. Правда, о сути задания ему пока в точности ничего вспомнить не удавалось.
– Узнаешь, я тебя спрашиваю? – Курагин уже начинал нервничать и поэтому чувствительно ткнул Железняка в сломанную руку. Тот издал громкий болезненный стон и слабо выдавил из себя:
– Д-да…
– Отлично! – Курагин мерзко ухмыльнулся. – А теперь расскажи мне, Красная Шапочка, куда ты так торопилась, что у тебя в корзинке и кто были эти русские военные на берегу?
– На каком берегу? – если первая часть вопроса, поданная «шутником» Курагиным в иносказательной форме, с грехом пополам дошла до Железняка, то вопрос касательно берега окончательно выбил его из колеи.
– Вопросы здесь задаю Я, понял?! – Курагин еще раз надавил на поврежденную руку.
На этот раз истязаемый не застонал, а только сжал зубы и с ненавистью посмотрел на своего мучителя. «Что за гнусная все-таки рожа», – пронеслось у него в голове. Однако вслух сказал другое:
– Я не знаю ни о каком береге. Я донецкий турист, и здесь, наверное, произошла какая-то ошибка. Быть может, вы просто хотите получить за меня, как за бизнесмена, выкуп?.. – завел было старую легенду Железняк.
Но Курагин, никогда не отличавшийся особым терпением, уже и так был на взводе. А глупая и, на его взгляд, неуместная ложь взбесила его окончательно. «Следователь» размахнулся и с силой ударил Железняка как раз по месту перелома.
– Ты что, сволочь, издеваться вздумал?! Быстро отвечай, кто твои товарищи, сколько их, почему вы были вооружены и какую миссию ты тут выполняешь! А не то я буду вынужден применить еще более грубую физическую силу!
Железняк от боли не услышал половины задаваемых вопросов. Но сообразил, что, пока он пребывал в бессознательном состоянии, вокруг много чего произошло.
«Если у этого человека была карта, – размышлял он между приступами дикой боли в руке, – то он уже и так многое почерпнул».
Но без конкретных устных инструкций к карте картина задания была неполной. Пока Железняк выдумывал, чего бы такого наврать, Курагин схватил прут и наотмашь хлестнул лежащего на полу человека по лицу.
– Ты будешь говорить, скотина, или мне повторить свой вопрос? Кто ты, откуда и на кого работаешь? Отвечай, ублюдок! – Курагин еще раз ударил Железняка, на этот раз уже снова по руке. Тот завыл от чудовищной боли и поднял здоровую руку, чтобы Курагин перестал его бить и выслушал.
Изувер опустил прут и стал ждать, нервно постукивая носком своего ботинка по бетонированному полу.
– Я и правда ничего не знаю. Я не помню ничего, только катастрофу, взрыв… а больше ничего… клянусь…
Курагин вне себя от злости еще раз хлестнул Железняка по руке.
«Возможно, – думал он, этот калека действительно ничего не знает. И если он действительно ничего не помнит, то его допрос – это пустая трата времени. Однако пока этот кусок мяса мог говорить и хоть что-то мог вспомнить, его нужно было прокачать по полной программе». – А учитывая, что времени у Курагина пока еще было в достатке, он все-таки решил не торопиться.
– Последний раз повторяю: кто ты, откуда, кто с тобой прибыл и на кого вы работаете? Если ты сейчас же не начнешь говорить, я в таком случае выбью из тебя всю информацию. И поверь мне, в этом-то я знаю толк!
Железняк поник перед перспективой быть замученным насмерть, как партизан в фашистских застенках. К тому же ужасно болевшая рука и плохо соображающая голова не предоставляли возможности выдумать хоть сколько-нибудь правдоподобную ложь. Скорее всего, именно на это Курагин и рассчитывал. Он взял в руки другой инструмент для пыток – что-то похожее на щипцы для ногтей, но с плоской овальной пластиной между клешнями.
– Эта штука быстро развяжет тебе язык! – Тон Курагина не предвещал ничего хорошего.
Железняк понял, что сейчас пора непременно что-нибудь рассказать. Пусть даже и близко к правде. Конечно, раскрывать все карты он не собирался, но дать какие-то отрывочные сведения по пройденному информативному куску он мог. Тем более что всех подробностей дела он и не помнил, поэтому мог, не стесняясь, врать напропалую. Тем более, рассуждал он, сейчас уже наверняка весь план изменился, потому что основные его исполнители – Лавров и Никитенко – были черт знает где и неизвестно, живы ли вообще.
– Хорошо, я скажу все, что знаю… – слабый голос измученного человека звучал в этой камере еще более жалко. Однако Курагин как прирожденный палач только улыбнулся в ответ. Его вполне устраивал подобный ход развития событий.
– Ну давай, попробуй. Только без глупостей! – сказал Курагин, поигрывая своим ужасным инструментом. – Если опять начнешь парить мне репу – тогда не обижайся.
Железняк, подбодренный таким напутствием и собравшись с силами, начал рассказывать про журнал, статью и бразильскую тлю. Он делал это очень долго и нудно, постоянно прерывался, чтобы перевести дыхание, упускал всякие подробности и в целом просто «лил воду», пытаясь выиграть хоть сколько-нибудь времени, пока в его разбитую голову придет какая-нибудь путевая мысль. Затем он рассказал про самолет и цель его вылета, но опять же опускал все мало-мальски важные детали, вплоть до имен действующих лиц и названия города. Затем Железняк закашлялся и попросил пить. Курагин нетерпеливо бросил ему лоханку с какой-то тухлой жижей, но у допрашиваемого, по-видимому, не было выбора.
Пока он покорно пил эту вонючую гадость, в его голове происходил напряженный мыслительный процесс. Основной целью было продержаться в сознании ровно столько, чтобы Курагин удостоверился в полной бесполезности Железняка как источника информации.
Наконец, снова собравшись с силами и опершись спиной о стенку, Железняк продолжил свое повествование. Когда он дошел до момента падения самолета и начал в подробностях описывать смерть несчастного гранатометчика, Курагин понял, что его банально водят за нос, и без лишних преамбул пустил в ход свой инструмент. Он поддел ноготь на здоровой руке Железняка, резко вогнал под него пластину, прижал ее щипцом и с силой дернул. Истязаемый дико заорал и начал лепетать что-то о том, что больше ничего не помнит, что ему ужасно больно и что он сейчас потеряет сознание. Но Курагин не обращал внимания на вопли жертвы – он во второй раз проделал эту операцию, выдрав ноготь с указательного пальца. Железняк дико заорал, за что тут же получил от Курагина дубинкой по переломанному суставу. Не в силах больше сопротивляться нечеловеческой боли, бедняга снова потерял сознание, истекая кровью на холодном каменном полу.
