– Куда поедем?
– Увидишь! Устраивайся, девочка.
И он ушел. А я осталась в полном смятении. Что все это
значит? Он меня даже не поцеловал по-настоящему… И поселил одну в гостинице… А
сам живет где-то в другом месте… Я как дура стояла в пальто посреди шикарного
номера и ничего не понимала. Но делать нечего, надо устраиваться! И принять душ,
он сказал, чтобы я приняла душ, наверное, думает, что я немытая?
А где, кстати, принимают душ? Я открыла дверь в прихожей, но
это оказался шкаф с вешалками и полочками.
Толкнула вторую дверь, и там была ванная! Ну надо же, какой
шик! И унитаз имелся, а на нем бумажная лента с надписью на трех языках
«Продезинфицировано»! Во дают! А еще на раковине какой-то странный кран, я
таких сроду не видела. Он не откручивался, а поднимался!
Здорово! А занавеска над ванной полосатенькая, черно-белая,
полотенец шесть штук. И все желтенькие! Но тут я опомнилась и посмотрела на
часы, у меня оставалось только сорок минут! Голову помыть уже не успею, ну да
не страшно, я сегодня утром мыла. Сегодня утром, когда у меня была еще совсем
другая жизнь, в которой все было по-другому, и сама я была другой. Та Таня не
жила в шикарных гостиницах, не летала на Новый год в город Таллин к любимому, и
у нее не было такого красивого, такого дорогого платья… Ой, мамочки, скоро уже
придет Никита… Алексеевич, а я раздетая! Я мигом оделась, натянула платье,
расчесала волосы, хотя Агния когда-то мне, еще соплюшке, внушала: «Сначала
приведи в порядок голову, а потом надевай платье!» До назначенного времени
оставалось еще минут пять, и вдруг… Я похолодела: на колготках дырка, маленькая
совсем, но на самом видном месте, пониже колена, а других у меня нет. И лака с
собой нет замазать дырку, чтобы больше не рвалась…
Я попробовала мылом, но от каждого движения она становилась
больше. Это была катастрофа! И тут раздался стук в дверь.
– Таня, это я!
Я распахнула дверь.
– Господи, что с тобой стряслось, ты плачешь?
В чем дело? – перепугался он.
Ну не могу я сказать ему, в чем дело! Не могу и все!
– Танюша, детка, тебя кто-то обидел? Может быть, я? Ты
расстроилась, что я бросил тебя тут одну?
– Нет, что вы…
Чтобы он не заметил дырку, я села на кровать и краешком
покрывала прикрыла ногу. Он внимательно на меня посмотрел.
– Ну-ка, что тут у тебя? Колготки порвались! А других
нет, ситуация поистине трагическая, – засмеялся он. – Но поправимая.
Сиди здесь, я добуду тебе колготки, чего бы мне это ни стоило!
И он почти бегом вышел из номера.
Господи, какой же он хороший! Конечно, колготки он вряд ли
найдет, тридцать первого вечером, уже одиннадцатый час, но, может, оно и лучше,
мы никуда не пойдем, останемся тут, вдвоем… – От этой мысли меня кинуло в жар.
А еще я вдруг почувствовала, что ужасно проголодалась, просто живот подвело, я
ведь с самого утра ничего не ела. Интересно, куда он побежал? В какой-нибудь
магазин поблизости? Но там может не быть колготок… Под Новый год все разбирают…
Не прошло и двадцати минут, как в дверь опять постучали.
– На, держи!
Я ахнула. Он сунул мне новенькие импортные колготки, серого
цвета, в красивой упаковке.
– Живо переодевайся, а то мы опоздаем! Да смотри, не
порви опять, больше я уже ничем тебе помочь не смогу, если бы ты знала, чего
мне это стоило! – засмеялся он.
Я помчалась в ванную и через несколько минут вышла оттуда,
страшно довольная. Серые колготки замечательно шли к голубому платью.
– Таня, красавица моя! По-моему, я заслужил поцелуй!
Я вдруг расхрабрилась, подошла к нему, встала на цыпочки и
чмокнула его в щеку.
– Это не поцелуй, это чистой воды профанация.
Дай-ка я сам…
Он схватил меня, обнял и поцеловал по-настоящему, как в
кино. И целовал долго, но тут со мной случился новый конфуз – забурчало в
животе от голода. Только бы он не услышал. Но он услышал.
– Господи ты боже мой, вечно мы, мужики, лезем
целоваться, а девушка помирает с голоду. Ты небось с утра ничего не ела?
Бледная совсем. На вот, возьми, замори червячка! – Он сунул мне небольшую
шоколадку.
Я разломила ее и половинку протянула ему.
– Да что ты, ешь сама, девочкам полезно есть шоколад, у
них… Ах, что я несу, у меня от тебя голова кругом идет. Танечка, нам пора!
Он подал мне пальто, взял под руку, и мы быстро пошли к
лифту. Там опять было полно пьяных иностранцев.
– Это финны, – шепнул он мне. – У них сухой
закон, вот они и ездят напиваться в Таллин и Ленинград, Как выходные или
праздники, от них спасу нет!
Мы сели в другую машину, где за рулем был уже другой дядька.
Этот молчал всю дорогу, и Никита Алексеевич с ним тоже не вступал в разговоры.
– Куда мы едем? – робко спросила я.
– За город, к моим друзьям. У них большой дом, тебе
понравится.
Но мне не понравилось. Мне все там не понравилось, хотя я
никогда раньше таких домов не видела.
Огромный, двухэтажный, комнаты большие, красиво
обставленные, камин горит, елка до потолка, украшенная только серебристыми
игрушками. Ни одного цветного шарика. Я понимала, что, наверное, это красиво,
стильно, как сказала бы одна девчонка с нашего курса, но на меня почему-то от
этой стильной елки веяло холодом, несмотря на камин. Народу было много,
встретили меня вроде бы приветливо, но что-то мне все-таки мешало…
– Ник, где ты добыл такую прелесть? – подошел к
нам пожилой дядька с какими-то моржовыми усами. – Как вас звать, милое
создание?
– Таня, ее зовут Таня, и предупреждаю, руками не
трогать!
– Да что ты, Ник, но любоваться-то можно? Давно уж в
нашей компании не было таких юных дев! А что ж ты меня не представишь?
– Танечка, это Виталий Витальевич Авдеев, наш
знаменитый режиссер, ты видела «Ничто не вечно»?
– Ник, не говори глупости, как Таня могла видеть «Ничто
не вечно», если фильм сразу положили на полку?
А вот «Апрельские сны» вполне могла видеть, и «Майскими
короткими ночами» тоже!
Я молчала, я этих фильмов, наверное, не видела или не
запомнила, а режиссер, поняв это, сразу же утратил ко мне интерес. В компании
было человек десять и все немолодые, некоторые даже старше Никиты Алексеевича.
Около камина спал огромный, белый с черными пятнами пес. Он ни на кого не
обращал внимания, не лаял, и я его не боялась и все посматривала в сторону
большого, красиво накрытого стола. Несмотря на шоколадку и некоторую
неловкость, которую я тут испытывала, мне ужасно хотелось есть. И Никита
Алексеевич не забыл об этом. Он взял со стола пирожок и сунул мне.
