Приготовленный ею ужин вполне соответствовал тому абсурду, в котором я пребывал, и хотя по своим вкусовым качествам он был выше всяких похвал, я поглощал цимис с кислым выражением лица. Даже десерт, состоявший из «стружек» – блюда из миндаля с сахаром, запеченного на противне, не заставил меня повеселеть; мне казалось, что именно таким приторно-сладким, тошнотворным вкусом обладает переполняющая меня ревность.
А потом Анюта, легко попрощавшись, ушла. А я остался. Философы, которых я так почитаю, утверждают, что мы умираем от единственной и уважительной причины: неуважения себя. Мы, собственно говоря, самоубиваемся.
После ее ухода я умирал от того, что меня уже нет и, как мне казалось, уже никогда не будет. Я оказался недостойным той любви, которой когда-то так бездумно пренебрег.
* * *
Куда только не заносила меня нелегкая, в какие края. Теперь вот в сопровождении протоиерея и дхармадутты на невидимых колесах судьбы я ехал по Непалу.
На проводника Илию мы вышли без особых проблем: как и было оговорено, он подошел к нам в опиомокурильне и на чистом русском языке, правильности которого следовало поучиться поколению, выросшему при советской власти, сказал:
– Я к вашим услугам. Прошу располагать мной по своему усмотрению.
Он отличался той чистой и строгой, почти иконописной красотой, которая была так характерна для русских священнослужителей дореволюционной поры: умные, выразительные глаза, – казалось, в них навеки застыло выражение затаенной скорби, правильный нос, смоляно-черная борода... Длинные прямые волосы, стянутые тонкой лентой, дополняли его внешний облик, стилизованный под Христа или хиппи.
С утра мы двинулись в путь. Путешествовали преимущественно пешком, как и подобает христианским мессионерам. В среднем мы проходили по пятьдесят километров в день, делая остановки в тени хлебных деревьев через каждые четыре часа пути. Маршрут в соответствии с картой, которой нас снабдили в китайском ресторане, определял Илия; он сложил ее гармошкой, как это принято у некоторых азиатских народов, в виде парабанка.
– В Бирме, куда мы сейчас направляемся, черные парабанки используются для документов и текстовых книг, – пояснил наш проводник.
– В России они используются в качестве шпаргалок, – поддержал разговор я.
– А что, есть еще и белые парабанки? – предположил Игнатий.
– Совершенно верно. Они представляют собой своеобразные картины, мастерски разрисованные и вызолоченные. Впереди нас ждет еще очень много интересного.
Что касается меня, то я верил в это безоговорочно – приключений на свою голову мы не искали, но в неизбежности таковых можно было не сомневаться.
Илия очень много расспрашивал о России и, как губка, впитывал в себя всю информацию о своей исторической родине. Рассказывал он и о себе. Оказывается, один из его предков был протестантским проповедником, положившим свою жизнь на алтарь служения Богу и сгинувшим в главном городе провинции Шаньси, печально известном поголовным избиением христианских мессионеров во время Боксерского восстания в Китае. Прадед его был белогвардейским офицером и окончил свои дни в Харбине. Восток давно манил Илию: практически половину всей своей традцатилетней жизни он провел в странствиях по дорогам Азии, посещал священные для буддистов места, видел архатов, чьи тела не разлагаются по причине святости умерших, и даже был удостоен чести говорить с далай-ламой на его родном тибетском языке.
– О чем же была ваша беседа? – спросил Игнатий.
– О религии всеединства. Ведь Бог – един, различна лишь степень религиозного фанатизма и нетерпимости людей, – сказал Илия. – Можно назвать это, вслед за Даниилом Андреевым, Розой Мира, суть от этого не изменится.
Он не стал развивать эту тему и на все дальнейшие расспросы отвечал общими фразами, очевидно, уклоняясь от обсуждения столь сокровенных материй. Игнатий решил не настаивать, переведя разговор в чисто познавательное русло. Нам, безусловно, следовало знать как можно больше о тех странах, через которые пролегал наш маршрут, и потому вопросы культуры и быта непальцев, равно как и бирманцев, интересовали нас особенно.
Расстояние между Непалом и Бирмой мы преодолели на каком-то пиратском вертолете, использовавшемся местными дельцами для нелегальной переброски людей, а также ввоза и вывоза контрабандного товара. Меня до сих пор удивляет, как он не развалился в воздухе: обшивка этой винтокрылой машины висела чуть ли не клочьями, внутри не было ни одного действующего болта – все покрылось слоем пыли и ржавчины. Спустя неделю после встречи в опиомокурильне мы уже находились в окрестностях Пагана в готовности выдвинуться далее на север вдоль реки Иравади. Для того чтобы не слишком выделяться на фоне аборигенов, мы приобрели по случаю бирманскую одежду – куртки, именуемые эйнджи, длинные юбки лоунджи, завязывающиеся на узел спереди, повязки на головы и сандалии на ноги.
– Тебе хорошо, – сказал я Игнатию, – ты привык щеголять в рясе. А каково мне?
– А тебе идет, – улыбнулся Игнатий. – Первый парень на деревне...
Илия ни с того ни с сего покатился со смеху – никогда бы не подумал, что он может так заразительно смеяться. По возможности деликатно я попытался выведать у него, в чем дело.
– Ты надел женскую юбку. Мы купили ее по ошибке.
– Да?
– Конечно. Посмотри – это тамейн, вот здесь закалывается булавкой.
– Что будем делать?
– Придется надеть штаны, а юбку обменять в ближайшем селении на что-нибудь более приличное, – сказал Игнатий.
Передвигались мы в основном на попутных двухколесных арбах, запряженных низкорослыми горбатыми быками, или одноконных двуколках – в них бирманцы ездили, как правило, на пони. Погода благоприятствовала нам – юго-западный муссон, сопутствующий дождливому сезону, прекратился, и теперь наступала пора пассата, несущего прохладу и обилие солнечных дней. Однако здесь нас подстерегала другая беда – пыльные бури, вызывавшие желтый туман, как в одной из сказок про волшебную страну Оз, который не рассеивался неделями.
Путешествие автостопом (лучше было бы сказать, «арбастопом») по экзотической стране было по-своему увлекательным: каждый день мы узнавали для себя что-то новое. Природа Бирмы очень богата и разнообразна – многоярусные леса, настоящие джунгли с эпифитами, заросли бамбука с высоким папоротником, саванна с ее «солнечными» лесами и латинскими деревьями, акацией, танакой и кустарником. Однако и здесь чувствовалось присутствие человека – мангровые деревья были почти повсеместно уничтожены (они использовались бирманцами в качестве дров), тиковые вырубки напоминали о том, что скоро придет черед и их древесных собратьев.
Повсюду нам попадались крестьяне, жнущие прямоугольными серпами. Картофельные поля мирно сосуществовали с плантациями каучуконосов, опийный мак рос в тесном соседстве с кунжутом и арахисом. Помимо этого на каждом шагу встречались рододендроны, дикорастущие бананы, китайские финики, манговые деревья и ямс. Так что умереть от голода или от истощения в этом благодатном краю было проблематично. Впрочем, мы особенно не баловали себя, находясь на подножном корму, – лишь изредка готовили знакомые нам по кухне дядюшки Су Кин Вона рисовые шарики, залитые молоком, и лапшу на кокосовом масле. Основной же пищей нам служили рыба во всех ее видах, фрукты, овощи и неочищенный рис, который мы ели горстями. Однажды нам удалось попробовать традиционный для этой страны рыбный паштет нгапи. Я предпочел бы более привычную для европейца свиную отбивную, однако купить ее было решительно негде, поскольку местные жители практически не употребляли в пищу мясо. Поэтому приходилось лишь с тоской в глазах взирать на маленьких диких бирманских свинок, расплодившихся в лесах и перелесках, испытывая при этом черную зависть к их беззаботной жизни.
