– А его стремление познать падшую женщину, – сказал я. – Он не пытался поставить себя выше Иисуса, но хотел полностью разделить его земную участь.
Сказав это, я непроизвольно взглянул на поднос с орехами и представил себе возлежащую на нем обнаженную Дашу. Наверное, мне не следовало увлекаться кешью.
– Он считал себя мессией, – добавил Игнатий.
– И пошел дальше. Он должен был сделать это. Но стать Утешителем...
Игнатий внимательно на меня посмотрел, как бы оспаривая это утверждение или по меньшей мере находя его недостаточно убедительным, и ничего не сказал.
– Знаю только одно, – подвел итог нашему разговору я. – В его всеединой религии есть основание для оправдания добра, а в Библии – нет. В Священном Писании оправдание имеет лишь то добро, которое совершается с именем и во имя Бога. Я не могу это понять. Не могу принять. Всякое добро должно нести награду в себе самом, и всякое зло иметь последствия для того, кто его совершает. Иначе все теряет смысл: христианин будет до хрипоты спорить с буддистом, а исламист объявит джихад всякому иноверцу. Слишком много правд – это тоже своего рода ложь.
– Значит ли это, что ты сочувствуешь Илие? – спросил Игнатий.
– Я не знаю. Но думаю, что скоро придется посочувствовать всем нам. Убийца Илии до сих пор не найден. Неясны его мотивы.
– Когда начнутся поединки?
– Через три дня, – сказал я, стараясь казаться невозмутимым.
– И тебе уже сказали, кто твой соперник?
– Да, вчера была жеребьевка.
– И кто же он?
– Эрнст-киллер.
* * *
Приближение финальных боев было ознаменовано поистине сатанинским размахом всевозможных игрищ на потребу стекающейся со всех концов света состоятельной публике и сопровождалось еженощными оргиями с участием жриц любви, тайских мальчиков-птиц, представителей сексуальных меньшинств, зоофилов, трансвеститов, карликов и гермафродитов. Среди этой пестрой толпы не было, кажется, только кентавров. Словом, отель представлял собой, как сказал бы наш общий друг из ФСБ, содом и геморрой.
Обитатели нашего номера старались не покидать его без особой необходимости, поскольку у человека с нормальными потребностями и традиционной моралью это зрелище ничего, кроме омерзения, не вызывало. Здесь было дозволено все – любая уродливая фантазия могла найти свое воплощение, любое извращение – свой сосуд, любая аномалия – своего исполнителя. Казалось, еще немного, и мир сойдет с ума, земля стронется со своей оси и поменяется полюсами, наступит тот самый веками чаемый конец света, о близости которого говорили библейские пророки. В воздухе, как во времена Зверя, носились апокалиптические предчувствия; пунцово-красная атмосфера всеобщего разврата лишь усиливала это ощущение.
Участники финала стали получать приглашения от богатых матрон с чеками на сумму с тремя-четырьмя нулями, но, кажется, никто, кроме Эрнста-киллера, не согласился провести ночь страсти на этих условиях. Всех переплюнула одна дама из России, которая заказала... групповое изнасилование. Ее устраивало только мужское трио. А лучше квартет. Непременно из особей, выступающих на ринге. Этой дамой, к моему удивлению и ужасу, оказалась Светлана, у которой я еще полгода назад работал телохранителем. О ее приезде я узнал от Даши, исправно снабжавшей меня информацией обо всем происходящем в отеле. Само собой разумеется, я не горел желанием встретиться со своей дурищей и всячески оттягивал неизбежное объяснение с ней.
Между тем в свои апартаменты на первом этаже вновь въехала отсутствовавшая без малого три недели Миледи. Не знаю, где ее все это время носило, но вернулась она одна, без Богуславского. Оставалось лишь надеяться, что главный организатор турнира объявится со дня на день или непосредственно перед началом финальных поединков.
В колизее закончились последние приготовления. Вместо клетки на арене был установлен ринг-десятигранник, известный еще в Древней Греции (говорят, одним из чемпионов античного панкратиона был Пифагор). Но показательные бои диких зверей и пресмыкающихся продолжались. Непосредственно накануне официально объявленного дня начала состязаний прошли схватки во всех «весовых категориях» животных. Самым зрелищным и страшным, по словам Даши, которая обслуживала судейскую коллегию во время этих поединков, была схватка аллигатора с гиппопотамом.
– Бегемот перекусил крокодила пополам, – сказала она потрясенно, когда вернулась в номер.
– Завтра их место займем мы, – сказал я, поскольку уже знал, что по жребию мне предстоит выйти на ринг против писателя-убийцы, а Гремучей Змее сразиться с Черной Маской. Остальные четвертьфинальные поединки должны были состояться послезавтра.
– Кстати, – с каким-то отрешенным выражением лица и неуловимой интонацией добавила Даша, – тобой интересовалась Миледи.
– И что же?
– Так, ничего. Она попросила тебя зайти к ней вечером где-то после семи. Ты пойдешь?
В ее вопросе не было намека на ревность или какую-нибудь личную заинтересованность, словно речь шла о том, чтобы выбежать за пачкой сигарет, но именно это заставило меня подумать, что ответ для нее чрезвычайно важен.
– Я схожу, но ненадолго. Возможно, мне удастся что-нибудь узнать о твоем отце.
– Да, сходи. Мне самой хочется что-нибудь узнать.
Она предоставляла мне полную свободу. Она не могла ограничить ее ничем, кроме любви, которую хотела бы внушить. Любовь – всегда ограничение свободы, и в этом смысле я был почти свободен.
– Сколько сейчас времени?
– Как раз «после семи», – отводя взгляд, проговорила Даша.
– Я скоро вернусь, – сказал я и поцеловал ее в щечку, от которой повеяло абрикосовым ароматом и детской прохадой. Игнатий приветственно поднял руку, лежавшую поверх одеяла. Он был еще слаб и по вечерам не вставал с постели.
Я вышел из номера и спустился на первый этаж, где располагался люкс Миледи. По пути мне встретились панкообразная девица в обнимку с каким-то фавном и вереница карликов, переодетых в гномиков, которые несли в гробу орущего во всю глотку седого мужчину. «Покойник» был в дымину пьян и абсолютно гол. Я опасливо посторонился, чтобы пропустить эту безумную процессию, и постучался в дверь Миледи. В голову лезла всякая чепуха. А вдруг весь люкс оккупирован лесбиянками или в нем полным-полно голубых? На всякий случай я приготовился дать в торец первому, кто схватит меня за рукав.
Но Миледи была одна. Это несколько успокоило меня, хотя я и понимал, что с ней нужно держать ухо востро и никоим образом не поддаваться обманчивому чувству безопасности. Одета она была так, словно собиралась на дипломатический прием в английское посольство: строгий однотонно-бежевый костюм, юбка на два пальца ниже колена, минимум косметики, консервативная прическа. Сначала я ее даже не узнал.
– Проходи в гостиную, садись, где тебе удобно, – сказала она так, будто расстались мы два часа назад.
