Итак, Эрнст-киллер сыграл в открытую, не утаивая, что он – непосредственный виновник гибели Илии. Не исключено, что покушение на мою жизнь и непреднамеренное убийство Миледи – тоже его рук дело. Как ни крути, он обречен. Если судьба столкнет нас еще раз, уйти от возмездия ему уже не удастся. Но, скорее всего, его прикончит Богуславский. Задушит собственноручно шестьдесят шестым способом из книжки – шнурком от ботинка.
Местонахождение и планы всесильного мафиози были по-прежнему покрыты непроницаемой завесой. Если он не появится завтра... Я не знал, что будет, если он не появится завтра. Мне не хотелось об этом думать.
Гораздо приятнее было мысленно тратить виртуальные премиальные, которые я по условиям состязаний должен был получить как полуфиналист. Независимо от исхода поединка с Черной Маской мне светило, страшно себе представить, 250 тысяч долларов. Но в глубине души я, конечно же, не верил, что когда-нибудь увижу эти деньги. Скорее всего, Миледи права, и Богуславский кинет меня, кинет всех. Я на мгновение представил себе ее растворяющиеся в каустике волосы, глаза и губы, распадающееся на молекулы тело, еще вчера служившее источником вожделения целого легиона особей мужского пола, и почувствовал такую смертную тоску, что счел за благо «сменить пластинку» и поразмышлять над собственной участью, которая была все так же незавидна. Доживу ли я до завтрашнего вечера, вот в чем вопрос, и если уж говорить о литературных параллелях, то в собственных глазах я выглядел по меньшей мере Гамлетом в квадрате.
Беседа с Игнатием помогла мне чуть-чуть развеяться. Известие о причастности Эрнста-киллера к убийству Илии поразило его, но он признался, что ожидал чего-то подобного. Больше мы этого вопроса не касались, предпочитая говорить на темы более отвлеченные, не связанные с обстоятельствами нашего пребывания в Тибете. Мы вспоминали милую бирманскую девушку и ее гостеприимного отца, в доме которого ночевали, и даже позволили себе немного помечтать.
– Хорошо бы вернуться тем же путем, – сказал Игнатий.
– Хорошо бы вернуться, – сказал я.
Даша не отходила от меня ни на шаг и была ласкова, как котенок. Это был чудный вечер. Он тихо умер, сменившись ночью и зарей нового дня, который с полным правом можно было окрестить днем гнева и справедливости Божией.
Спустившись на плато, где был расположен монастырь, я увидел в стороне уже знакомый мне крест, человека на нем и терзающего его обездвиженное тело горного орла. Отовсюду к кресту сбегались люди. Подошел и я, хотя особой необходимости в этом не было: мне было слишком хорошо известно, кто покоится на этом кресте и каким образом он оказался здесь, почему хищная птица с таким неистовством выклевывает ему глаза и царапает обезображенную голову мощными, клыкоподобными когтями.
Отогнать орла от его жертвы удалось только камнями. Но это уже ничего не могло изменить: Эрнст-киллер был мертв, и давно мертв. На его шее болталась пестрая повязка, залитая побуревшей кровью, цветочная бандана, которую я подарил на память Ирокезу.
* * *
С каждым днем, нет, с каждым часом, с каждой минутой, во мне крепло предубеждение: что бы я ни сделал, все будет неправильно, бездарно и глупо. Я чересчур глубоко увяз в ситуации неопределенности, чтобы видеть хоть какой-нибудь просвет. Логическая сеть-путанка, в которую я попал, не оставляла никакого выбора – чем отчаяннее пытаешься из нее выбраться, тем сильнее увязаешь, запутываешься. Мне уже были не понятны собственные мотивы, побуждавшие меня с непостижимым упорством рисковать собственной жизнью: я делал это по инерции, из чувства ложно понятого долга и каких-то туманных соображений, заставлявших меня то и дело ссылаться на будущее, в котором, как всегда, все было ясно и просто. Но сквозь яростный скрежет борьбы все отчетливее проглядывало непонимание ее конечных целей. Мне все чаще стали приходить на ум слова, оброненные одним мудрым человеком: «Судьбы многих погибших неизвестно за что взыскуют о смысле случившегося...»
Слишком много крови, слишком много смертей. Пора, пора бы кончать со всем этим.
Я не делился своими мыслями с Игнатием, но чувствовал: его одолевают те же сомнения, терзают те же страхи. И уж совсем странной, необъяснимой при таких обстоятельствах казалась чрезмерная привязанность, которую испытывала ко мне Даша после той самой памятной ночи. Никогда бы не подумал, что постель так сближает. Между нами установилось полное взаимопонимание, если таковое возможно вообще.
Казнь Эрнста-киллера (в самом деле, не мог же он распять себя собственноручно) не произвела особого впечатления на обитателей монастыря и жаждущую развлечений публику и уж тем более не внесла никаких корректив в дальнейший ход событий. Просто одним претендентом на призовые стало меньше. О том, кто в действительности выступил в роли его палача, знали только двое – я и Игнатий, исключая самого исполнителя. Посему продолжение четвертьфинальных поединков не заставило себя долго ждать: как обычно, едва солнце достигло полуденной отметки, в колизее прозвучал гонг. На арене панкратиона сошлась очередная пара участников – Самурайский Меч, виртуоз Будо и Спокойный, который был уже не так спокоен, как прежде.
Это был чрезвычайно зрелищный и красивый в плане техники поединок (невольно закрадывалось подозрение, не поставлен ли он каким-нибудь талантливым мастером трюков). Боевой танец Самурайского Меча изобиловал резкими выпадами и острыми углами, молниеносными связками и жесткими блок-ударами. Напротив, стиль Спокойного отличался плавностью рисунка, облачными движениями, за которыми угадывалась дремлющая медитативная энергия убойной силы. К концу пятой минуты, когда Спокойный, очевидно, войдя в измененное состояние «серебряного тумана», заметно ускорил свои манипуляции, обмен ударами стал производиться со скоростью, практически неуловимой для человеческого глаза. Уследить за его руками было почти невозможно: за облачной завесой хаотичных и непредсказуемых движений мастера шаолинской школы, передвигавшегося в технике «катящегося камушка», я пропустил самое главное – подготовку решающего удара. Произведя несколько отвлекающих, «не отбрасывающих тени» движений ногами, Спокойный подъемом стопы едва заметно коснулся паха Самурайского Меча: это был удар, известный под названием «Желтая иволга пьет воду». Виртуоз Будо скорчился от боли и, хватая ртом воздух, покатился по рингу. Не знаю, как насчет экстренной медицинской помощи и хирургического вмешательства, но, по-моему, не у меня одного возникло ощущение: отныне вопрос о его потомстве надолго останется открытым...
Исход этого поединка почему-то вызвал смех на трибунах. Но я никого не стал бы за это осуждать – нижний предел моей терпимости к человеческой подлости и жестокости уже не поддавался никаким моральным оценкам. Здесь действовал закон гор: кто выше, тот и сильнее, и каждый, кто сюда попал, вольно или невольно подчинялся ему.
Теперь настала очередь Ирокеза, которому предстояло сразиться с грозным соперником – Железной Ладонью. Перед выходом на ринг я обнял своего краснокожего друга и пожелал ему удачи. Это было похоже на прощание. Даша, которая сегодня выполняла функции «девочки на ринге», встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Никто из нас тогда еще не мог предположить, что буквально через минуту случится непоправимое...
