– Спасибо, я тронута. Моя миссия была окончена.
– Федь, все, можно уходить.
– Фаин, ну давай еще по??удем.
– Не могу, тошнит.
– Ну пятнадцать минут.
– Черт с тобой!
Вокруг шептались о книге, большинство говорило, что книга
отвратительная, но к Саше все подходили с восторгами. Все как всегда. Подошла
Мылова на невероятно высокой платформе и тоном провинциальной обольстительницы
середины девятнадцатого столетия пропела:
– Александр, я вас поздравляю! Вы умничка! Такой
культурный багаж и так интересно, не оторваться… Так что мы теперь коллеги!
Я видела, что Сашка скривился. Он все-таки понимал, что быть
коллегой Мыловой не слишком престижно, как минимум.
– Федь, все, больше не могу! Фуршет еще не скоро, а я
умираю с голоду.
– Хорошо, идем.
Мы подошли к широкой мраморной лестнице, и вдруг я увидела,
что навстречу нам поднимается Гунар с женой.
При виде меня он заметно побледнел.
– Федь, не вздумай сказать, что ты мой брат, – на
всякий случай шепнула я.
Но и Гунар и его жена сделали вид, что меня знать не знают.
– Ты о чем? – не врубился Федяка.
– Ни о чем, проехали.
– Ну, куда тебя отвезти?
– Куда-нибудь, где мне дадут поесть.
– Тогда поехали в «Эль Гаучо».
– А это что?
– Аргентинский ресторан. Там подают лучшее мясо в
Москве. И там ты оценишь степень моей благодарности. Кстати, мама страдает.
– Отчего?
– Она ревнует тебя к твоей новой соседке.
– Ну вот еще!
– Говорит, ты про нее совсем забыла, даже ужинать не
приходишь.
– Господи, какая чепуха! Вот завтра приду к ним и
объясню, что добираюсь домой так поздно, что даже к родным неудобно
заваливаться. Работы непочатый край, все же на меня свалилось.
– Да я думаю, дело не столько в ужинах, сколько в этой
колонке.
– Но Соня же не может вести колонку в журнале.
– А мама говорит, что тебе даже в голову не приходило
предложить ей попробовать.
– Федь, ты так шутишь? – расстроилась я.
– Если бы! Вообще, у мамы в последнее время какие-то
заскоки появились. Взять хоть эту суку и ее никогда не существовавшего ребенка.
Она уж для него пинеточки связала…
– Да ты что? Бедная Соня, ей хочется внуков…
– Зато мне не хочется детей незнамо от кого.
– Тогда не ложись в постель незнамо с кем.
– Легко сказать.
Интересно, отчего Гунар так побледнел, от страха или от
ревности? А впрочем, неважно. Он мне не нужен, решила я.
Утром в офисе меня опять ждал букет, на сей раз розы были
цвета сомон. Я стала искать записку с извинениями. Ее не было.
– Это кто же так старается? – спросила Таня из
рекламного отдела.
Я молча пожала плечами. Но почувствовала, что в основном
женскому коллективу журнала мои розы как кость в горле. А и в самом деле
бестактно. Ну прислал один букет и хватит. А хочешь завалить меня розами, шли
домой. На работу-то зачем?
Вечером меня тоже ждали розы. И записка:
«Фаина, дорогая моя Фаина, надеюсь, Вы простили меня за
невольное хамство? Но, поверьте, так лучше и спокойнее всем. Однако я потерял
покой окончательно. Что это за мужик с вами был? Только не думайте, что моя
латышская фамилия залог холодного темперамента. Отнюдь. Я ревнив, как
венецианский мавр. И просто умираю от любви. Вы вчера были невероятно хороши.
Остаюсь преданный Вам и терзаемый ревностью Гунар».
Ничего, пусть терзается, ему полезно. Интересно, на каком
основании он меня ревнует?
Утром, обнаружив опять букет, я пришла в ярость.
– Фаина Витальевна, вы бы сказали вашему кишкомоту,
чтоб слал цветуечки на дом, а то наши уже кипишуют.
– Кому сказать? – ошалела я.
– Кишкомоту. Чего он кишки вам мотает…
– Светлана, я такого слова не знаю!
– Думаете, вы все слова знаете? У нас в Одессе так
говорят. Я, конечно, дико извиняюсь, но у вас будут-таки проблемы из-за этих
цветуечков.
– Светлана, я потрясена. Обычно, от вас двух слов не
дождешься, а тут целый монолог, да еще с одесской интонацией! И это слово –
кишкомот – просто восторг.
– А мне вас потому что жалко. Вы нормальная, а эти
фуцанши такие лимонные морды строят. Боюсь, они вам таки устроят рай мит фефер.
Я вскочила и расцеловала девушку. Обожаю одесские выражения.
У отца была тетя Ципа, которая как-то приезжала к нам в гости. Она готовила
потрясающие блюда из «синеньких», привозила целые мешки «конского зуба»,
который называла «семачки». Я тогда уже жила у отца, и тетя Ципа сказала:
«Виталя, что за дрипка твоя жена? Как можно дите отдать папаше? Знаю я ее,
цельный день квартеру шкрябает, а на дите накакала? Ей что, до сраки кари очи?»
Я тогда хохотала как сумасшедшая и нежно полюбила тетю Ципу, которая, к
сожалению, очень рано умерла. И сейчас от этого Светкиного монолога на меня
пахнуло чем-то теплым, добрым и вкусным…
– Фаина Витальевна, вы чего? – растерялась
Светлана.
– Ты почему все время молчишь? Тебя послушать – одно
удовольствие.
– Так мне Анита Александровна велела помалкивать и
стараться не злоупотреблять одесскими выражениями.
– Да почему?
– Анита Александровна сказала, что эта манера очень
прилипчивая и скоро вся редакция будет говорить с одесским акцентом.
– В этом есть рациональное зерно, – сказала
я, – но при мне можешь не сдерживаться, я это обожаю.
– Спасибо вам, Фаина Витальевна!
– На здоровье!
Но Света оказалась права. Я остро чувствовала
недоброжелательные взгляды. Что случилось с людьми? Раньше одна из наших
девушек выскочила замуж за французского миллионера – и ничего, легко пережили.
А тут, видимо, я кому-то перешла дорогу. Кому-то мое место кажется невесть
каким лакомым… Это было противно. И я решила хотя бы прекратить доставку роз на
работу.
– Гунар?
– Боже мой, Фаина! Я счастлив! Вы позвонили!
– Я хотела поблагодарить вас за розы. Они прекрасны, но
не надо посылать их мне на работу.
– Вас это смущает?
– Это смущает покой моих сотрудниц.
– Завидуют?
– Очевидно.
– Хорошо. Но домой-то можно?
