– Никак нет, товарищ старший сержант, – отрапортовал его лопоухий напарник, глядя в бинокль на корабельного сигнальщика, – спрашивают, когда возвращаемся.
– Во как братву достали сушеные концентраты, – усмехнулся Пантелей, поглядывая на подрагивающие на мелкой ряби поплавки. – Не успели отойти, а уже подавай им к столу свежую рыбку. Семафорить умеешь?
– Так точно, товарищ старший сержант, – бойко отозвался подчиненный.
– Тогда ответь, что сеть только что поставили. Протралим, и с добычей домой. Через часик пусть ждут. – Закончив установку, он глянул на часы, потянулся и широко зевнул: – Мать честная, только начало девятого, а жарища стоит, как у нас в середине июля. Даже похлеще.
– Это все из-за близости Аравийской пустыни, – поддержал беседу рядовой Курочкин, закончив семафорить. – Это у нас северный ветер – холодный, из арктических широт, а здесь наоборот – горячий.
– Слышь, ты, профессор, я тебя спрашивал?
– Никак нет, товарищ старший сержант, – смутился подчиненный.
– Ну так и помалкивай, – посоветовал Пантелей, – дембель сам знает. А когда надо будет, спросит. Понял, салабон?
– Так точно.
– Ладно, земеля, устраивайся, загорай, – смягчился Пантелей, – нам тут еще не меньше часа болтаться. Можешь прикемарить.
– Я спать не хочу, – бодро отозвался Курочкин.
– А я вот, когда был «духом» вроде тебя, только о том и думал, как бы урвать для сна минут триста. Это вам сейчас лафа, а нас дрючили… – Пантелей выпятил нижнюю губу и покачал головой, что должно было означать нечто вроде: «Не приведи господи!»
– Товарищ старший сержант, а почему одни называют вас «дембель», а другие – «гражданский»? – поинтересовался Курочкин, воспользовавшись добродушным настроением Пантелея.
– Ты сколько служишь? – насмешливо поинтересовался Пантелей.
– Почти четыре с половиной месяца, – тихо ответил Курочкин.
– Для тебя, Гриша… Как тебя по отчеству?
– Сигизмундович, – еще тише отозвался Григорий.
– Так вот, – продолжал Пантелей, – для тебя, Григорий Сигизмундович, как для земляка, сделаю исключение и поясню, хотя другой на твоем месте за подобное незнание уже давно получил бы в ухо. Ты, Гриша, где служишь? – поинтересовался Пантелей.
– В морской пехоте, – бодро откликнулся рядовой.
– Главное слово тут какое? – снова спросил старший сержант.
– Пехота, – без запинки отчеканил Курочкин.
– Молодец, – похвалил земляка сослуживец, – сразу видно – из интеллигентной семьи. Не то что я. И ты, Курочкин Григорий Сигизмундович, и я, Максаков Пантелей Филиппович, служим в пехоте. Называть себя можно как хочешь: морская или, вон как десантура придумала, – крылатая, – Пантелей саркастически улыбнулся, – а все одно – это пехота. Звания у нас, как в пехоте, сроки службы и все такое прочее – как в пехоте. Ну разве что с небольшими особенностями, – пояснил он, поудобнее устраиваясь на небольшом куске брезента. – Моряки – каста особая. У них все по-другому, не как у нормальных людей. Служат подольше, потому и названия другие. У нас ты, скажем, «дух», а у них был бы карась, потом подгодок, годок, полторашник, ну, и так далее, пока не дорос бы до высшей ступени воинской иерархии – «гражданского», что по-нашему означает – «дембель». Поскольку мы с тобой сейчас несем службу на борту малого десантного судна, где экипаж состоит из моряков, то они из уважения ко мне называют меня на свой манер – «гражданский». А для своих я – «дембель». Понятно?
– Так точно, товарищ старший сержант, – Курочкин усердно кивнул.
Произнеся свою тираду, в которой многократно упоминались столь сладкие уху Пантелея слова «дембель» и «гражданский», старший сержант улыбнулся.
– Еще месячишко, и – домой, в Мурманск… – мечтательно проворковал он. – Достала меня эта Африка, это пекло, эта рыбалка… Как ни крути, а дома лучше.
– Товарищ старший сержант, а вы почему на Тихоокеанский флот попросились? – в очередной раз поинтересовался неугомонно-любопытный Григорий Курочкин. – Обычно все дома остаются, на Северном.
– А на фига мне это надо? – удивился Пантелей. – Я что, севера не видел? Или не знаю, что такое полярная ночь? Коль уж загремел на флот, так хоть на такой, где мир повидать можно, косточки под африканским солнышком погреть. Это я сейчас так пою о родном Мурманске, только не такой уж он и приветливый, сам знаешь.
– Так точно, – согласился Гриша.
– Вот ты до службы много в своей жизни стран повидал? – глянул на подчиненного Максаков.
– Пока что ни одной, – ответил Григорий.
– И я ни одной, – сознался старший сержант, – и вряд ли повидаю после службы. Осяду на каком-нибудь заводе, женюсь, детишки, пивко. И – все, прощай жизнь. А так у меня это четвертый поход. И повидал я страны от Южной Америки до Азии и Индии. Теперь вот Африку погляжу. Хоть будет что вспомнить. А вот тебя каким ветром сюда занесло?
– Я хочу стать гидробиологом, – нехотя ответил Курочкин, немного смущаясь за свой выбор.
– Кем?
– Моря изучать, жизнь в них…
– Наши северные, значит, уже изучил, – предположил Пантелей, – теперь решил перебраться, где потеплее?
– Ну, можно сказать, что и так, – согласился подчиненный.
– Ну, земеля, так ты тоже романтик? – насмешливо поинтересовался Максаков и, не дожидаясь ответа, сообщил: – Только вот выбор твой очень неудачный. Сомневаюсь, что морская пехота – это как раз то место, где можно успешно заниматься изучением головастиков. Морская пехота – это…
Несколько длинных автоматных очередей прервали монолог старшего сержанта. Он моментально напрягся и подскочил к борту транспортера.
– Давай к пукалке, – коротко приказал он, старательно вращая головой по сторонам.
Море было чисто.
– Ты что-нибудь слыхал? Или мне показалось? – Пантелей глянул на перепуганного подчиненного, вцепившегося в ручки курсового пулемета.
– Вроде стрельба была… – невнятно пробормотал рядовой, подняв и опустив плечи.
– Точно, – согласился Максаков, – и, похоже, со стороны нашего корабля. Больше неоткуда. Может, наши по банкам или бутылкам шмалякают? – предположил Пантелей. – От скукотищи чего только в голову не придет.
– Наверное, – снова как-то зыбко согласился Курочкин, все еще держа пулемет мертвой хваткой.
– Щас зазырим, – уверенно произнес старший сержант, успокаивая себя и подчиненного и прилаживая к глазам мощный бинокль. Однако едва только в поле зрения оптического прибора попал «Резвый», как уверенность тут же исчезла с лица морского пехотинца. Представшая его взгляду картина, которую он мог рассматривать в деталях, подтвердила его самые худшие опасения. Вся команда малого десантного судна «Резвый» вместе с приданным взводом морпехов стояла на верхней палубе, высоко задрав руки вверх, а рядом с ними находился с десяток африканцев, облаченных кто в поповскую рясу, кто в какие-то нелепые юбочки из пальмовых листьев и травы. Но, несмотря на весь комизм их одеяния, в руках эти люди держали самые настоящие автоматы, а о серьезности их намерений говорили два трупа – мичмана и старшины первой статьи, – лежащих прямо перед строем пленных моряков. Ясное дело, что внутри корабля тоже шел шмон, и жертв могло быть больше. Наверняка убили и вахтенных, и дневальных, посчитав штык-нож грозным оружием.
