Но ты прости, один кусок может свести на нет все мои усилия…
Элле опять захотелось уехать домой. Интересно, зачем я ей
вдруг понадобилась?
— Элка, а ты пробовала сидеть на диете?
Ей захотелось завыть.
— Я все пробовала, а потом пришла к выводу, что не надо
бороться с собственной конституцией.
— Нет, именно надо, вот я же борюсь — и, как видишь,
успешно!
О, сколько могла бы ей сказать в ответ дочь, но она молчала,
боясь, что разволнуется, расплачется, устроит неприличную сцену, слезы были уже
на подходе, но, к счастью, у матери зазвонил мобильный телефон. Она заговорила
по-немецки довольно бегло, как отметила Элла, но с явным английским акцентом.
Господи, неужели ее действительно не заботит ничто, кроме фигуры? К ней
приехала дочь, которую она бросила совсем еще ребенком, чья жизнь, можно
сказать, рухнула после ее ухода, а ей даже в голову не пришло хоть как-то
обласкать эту дочь, хотя бы приготовить ей завтрак, пусть даже с ущербом для
фигуры? Неужели она не помнит, как Элла обожала яблочные блинчики, которые мать
пекла к завтраку по воскресеньям? Ладно, Элла Борисовна, сказала она себе, хватит
жалеть себя, ну не испекли тебе блинчиков, а ты сама их испечь разве не можешь?
У твоей матери возрастной сдвиг по фазе, хотя вроде и рановато, но, видно, с
голодухи клетки мозга начали отмирать раньше времени, ее можно только пожалеть.
Это самовнушение помогло, ей стало легче. В минуты серьезной жалости к себе — а
было из-за чего жалеть, ох, было! — она обращалась сама к себе по
имени-отчеству. Но интересно все же, что будет с тортом? Сама не съест и мне
кайф отравит… Неужто выбросит? Или отдаст уборщице? Ну что ж, пусть, может,
нормальные люди оценят ее труды? И какого черта я сюда на месяц приперлась,
хватило бы и недели… После торта хотелось съесть еще ломтик ветчины — они с
бабушкой Женей после сладкого любили ухватить кусочек черного хлеба с солью или
соленый огурчик.
Но тут я не решусь… А вот грушу возьму, вон та справа, очень
красивая! И она потянулась за приглянувшейся грушей. Коричневато-золотистая,
она источала дивный запах и на вкус оказалась восхитительной, сок так и
брызнул. Ах, хорошо! Солнышко, сад, какая-то птица стрекочет, все не так уж
скверно!
Когда мама не говорит о моей фигуре, с ней, кажется, можно
иметь дело.
— Элка, что за детская манера есть фрукты!
У тебя же стоит тарелка, вот фруктовые приборы…
— А мне так вкуснее! — беззлобно ответила Элла.
Она решила не принимать близко к сердцу замечания матери. — Мама, ты мне
лучше расскажи, как ты очутилась в Вене? Ты же жила в Америке, и муж у тебя был
наш одессит…
— О боже, вспомнила! С тех пор у меня было еще три
мужа!
— И что, все умерли?
— О нет! Умер только Леонард. С остальными я просто
расставалась. Могу сказать, я имела успех у мужчин.
— А ты их любила?
— Любила, конечно, кого-то больше, кого-то меньше. Я
только Борю совсем не любила.
— А он тебя любил… Так любил, что спился после твоего
ухода! Он и меня-то невзлюбил, оттого что я на тебя похожа! Считай, погиб из-за
любви к тебе, — мстительно сказала Элла, которой непереносимо больно было
слышать, что мать не любила отца… Выходит, я дитя нелюбви? Поэтому и моя
любовная жизнь складывается так бездарно?
Наверное, это генетика… — Но хорошо все-таки, что ты это
сказала.
— Что именно?
— Что не любила папу.
— Почему?
— Многое становится понятным, — навела туману
Элла. — Ну что, может, двинем в город?
— Да, в самом деле. Но мы не поедем на машине. В городе
проблемы с паркингом, поедем на метро. А вернемся потом на такси. Кстати, ты
запоминай дорогу, я сегодня все тебе покажу, но в ближайшие дни я до обеда буду
занята, к тому же я плохо переношу эти толпы туристов. Не обижайся, но я…
Ты за несколько дней увидишь главные достопримечательства…
— Достопримечательности, — машинально поправила
Элла.
— Ах, ну да, — улыбнулась мать. — Я очень
много читаю по-русски, это помогает, конечно, сохранять язык, но… Так что я
хотела сказать? Ах да… Когда эти самые достопримечательности тебе надоедят, я
как раз освобожусь и мы поездим по нетуристическим местечкам…
— А здесь такие есть?
— Разумеется! Ну и по магазинам вместе походим! Я хочу,
чтобы ты хорошо оделась, я куплю тебе все, что пожелаешь. А еще свожу тебя к
своему парикмахеру…
Элла ликовала. Несколько дней она сможет ходить по Вене
одна!
Когда они вышли за ворота, мать сказала:
— — Запоминай дорогу! Завтра уже пойдешь сама!
Метро ей очень понравилось. Почти все время едешь поверху,
вагоны приятные, с мягкими, пестрыми диванчиками, где многие пассажиры
оставляют газеты, а главное — громко и очень ясно объявляют остановки.
— Мы едем до станции «Карлсплац», там я тебе все
покажу!
Пока они ехали, матери кто-то позвонил, она довольно долго
говорила, и в голосе ее появились какие-то незнакомые нотки. Да она с мужиком
говорит, могу голову прозакладывать, и не просто с мужиком, а с любовником! Во
дает! — даже с восхищением сообразила Элла. Вот это я понимаю, от прежней
курицы не осталось и перышка, куда. там! Весьма блядовитая птичка с голосом
горлицы… Наверное, стыдно так думать о родной матери.
Да какая она мать? Но она все-таки раскаялась, вспомнила обо
мне, пригласила к себе.., и даже хлеба к столу не удосужилась купить… Она ж не
знала, что я толстая, а если б я оказалась тощей, как швабра? Тогда она купила
бы хлеб по дороге из аэропорта? Жди-дожидайся! Интересно, а как она собирается
есть икру? На диетических хлебцах? Гадость какая!
— Нам на следующей станции выходить, — прервала ее
мысли мать.
Город был поистине прекрасен! Элла, естественно, восхищалась
всем, чем принято восхищаться в Вене, но все же первый день с матерью она
представляла себе несколько иначе.
Часов около шести мать повела ее в ресторан, где Элла
заказала себе, разумеется, венский шницель и кофе с куском яблочного штруделя.
Мать ела лишь какой-то малоаппетитный, на Эллин взгляд, салатик, кусочек
отварной рыбы и пила минеральную воду без газа. Элле хотелось выпить кружку
пива, но она не решилась. Венский шницель был приличный, не более того, но она
была такая голодная, что ела его с наслаждением, а яблочный штрудель был выше
всяких похвал, да его еще подали с горкой взбитых сливок. Она наслаждалась, но
в какой-то момент поймала на себе исполненный такого ужаса и жалости взгляд,
что кусок штруделя застрял у нее в горле.
Так недолго и комплекс неполноценности заработать.
— Мама, не надо так на меня смотреть, пожалуйста!
— Элла, девочка моя, но ты себя губишь!
