Полундра говорил потом, что в сознание его привел не столько нашатырный спирт, сколько звуки русской речи, которые он никак не ожидал услышать в норвежском Лонгйире.
– Очнулся? – обрадовалась Валентина. – Вот и славно! Сейчас я телевизор потише сделаю, а то не слышу тебя.
– Ты кто? – шепотом повторил Сергей. – Ты русская или мне это все мерещится?
– Русская, конечно, русская, – сквозь слезы жалости улыбнулась Берестецкая. – Валентиной меня зовут. Валей.
Тут прояснившийся взгляд Павлова упал на подоконник единственного в комнате окна. На нем стояла точно такая же трехлитровая банка с перчаткой на горловине, как и те, которые ввели в умственный ступор Роберта Хардера. Правда, только одна. Берестецкая перехватила его взгляд.
– А, это… – смущенно сказала Валентина. – Ну да, «рука Москвы». Бражка по нашему национальному рецепту. Я же самогоном всю гринписовскую базу пою! Очень хвалят…
Вот когда Полундра окончательно поверил, что ничего ему не мерещится, а действительно он попал к русской женщине. Еще б ему не знать, что такое «рука Москвы»! Нигде в мире, кроме России, такую «технологию» не используют! Когда бражка созревает, когда выделяется достаточно углекислого газа, надетая на горловину банки перчатка встает стоймя. Это сигнализирует об окончании брожения – пора гнать!
Полундра, несмотря на боль, тихо рассмеялся: так, значит, вот «кто» призывно махал ему из окошка этого домика! Прямо-таки привет с далекой Родины… От каких странных случайностей зависит порой человеческая жизнь!
– Русская… Здесь… Чудеса! Да кто же ты такая, спасительница моя? – тихо спросил Полундра, которому становилось все лучше, ведь больше всего Сергей нуждался в отдыхе и чувстве, что он не один. – Как тебя в Лонгйир-то мне на счастье занесло?
И тут Валентина Берестецкая, совершенно неожиданно для себя, рассказала этому незнакомому, но своему, русскому, почти родному человеку, как ее сюда занесло. И, рассказывая, поняла, как давно ей хотелось кому-то об этом рассказать!
…Характер Валечки Берестецкой был сформирован ее властной матерью, которая в те еще, советские, времена была видной партийной функционершей. С этим постоянным давлением материнского авторитета причудливо сочеталась избалованность единственного в семье ребенка, блестящие способности Валентины, легкая и стремительная профессиональная карьера. Словом, абсолютнейшее отсутствие даже небольших жизненных передряг, тепличная атмосфера.
А потом в ее жизни появился Свен Нильебьерн. Импозантный норвежец средних лет, преподававший в МГУ раннескандинавскую историю и литературу. Познакомились случайно, в престижном московском ресторане, где отмечался день рождения одной из Валиных подружек. Английским языком оба владели в совершенстве, проблем с общением не возникало… И темы общие нашлись, тем более что Свен оказался эрудирован, остроумен… Валентина тоже за словом в карман не лезла и была очень умна. А уж красива!
Широко распространено мнение, что умные мужчины склонны влюбляться в набитых дур, а интеллигентки, наоборот, в неотесанных мужланов. Это, право же, недоразумение. Стоит только повнимательнее присмотреться, и становится ясно, что либо интеллигентность была дутой, либо избранники и избранницы были отнюдь не глупы.
Норвежец как-то сразу запал на Берестецкую. Та поначалу относилась к его настойчивым ухаживаниям несколько иронично, однако Свен умел завоевывать женские сердца.
Эмоциональные рассказы Нильебьерна о своем «одиночестве», полном расхождении и непонимании с его супругой Хильдой – «хищной аферисткой», которая даже ребенка родила против его, Свена, воли, вся эта бредятина Валюшу растрогала до слез, и она – влюбилась! Берестецкая стала воодушевленно и увлеченно опекать норвежца.
– Представь, – рассказывала Валентина, сглатывая слезы, – Свен, действительно, развелся с Хильдой! Я никогда не встречалась с этой женщиной, но сейчас мне очень жаль ее. Я? А что я? Сменила российское гражданство на норвежское подданство, вышла за него замуж. И уехала из Москвы в норвежский город Берген, как только у Свена кончился контракт с МГУ. Совершенно счастливая, между прочим…
Конец этой любовной истории оказался печальным. Когда единственный близкий ей здесь человек оказался совсем не близким, когда, заявив, что его тонкую натуру угнетает ее «восточный деспотизм и назойливость», Нильебьерн, по сути, бросил ее – осталось лишь кромешное одиночество.
– Нет, он поступил порядочно, – продолжала Валентина, уже успокоившись, – деньгами меня обеспечил и дом этот подарил, когда разводились. Пять лет тому назад. Мы здесь с ним в летние месяцы жили первые два года. Он на рыбалке помешанный был, а она тут отличная. Здесь полно его одежды осталось, думаю, тебе подойдет. Хоть с этим проблем не будет! Ой, да что это я разоткровенничалась-то! Ты раненый лежишь, какие-то сволочи по Лонгйиру рыщут, тебя вынюхивают, а я со своими бабскими нюнями. Надо решать, что с твоей рукой будем делать.
– Ничего, – Полундра успокаивающе погладил ее по плечу здоровой рукой, – вместе мы что-нибудь придумаем. А что нюни, так я же понимаю – накипело.
И тут в телевизоре, который теперь уже тихонько мурлыкал что-то в углу комнаты, резко сменилась картинка. Замаячили до отвращения знакомые кадры: щепки разбитого катера, трупы, возмущенные лица экологов… Затем на экране появилась фотография «Арктура».
– Валя, – напряженным голосом сказал Павлов, – с рукой моей повременим малость. Сделай, пожалуйста, громче и переводи. Ты же норвежский язык знаешь? Отлично… Давай, Валечка, скорее. Это очень важно.
Валентина прибавила громкость и прилежно взялась за перевод, попутно комментируя услышанное.
– Да ничего нового не говорят, несут прежнюю чепуху. Так. Спутник. Мирный катер. Экологическая база. Возмущенная мировая общественность. Все это мы уже десять раз слышали, как им не надоест только. А! Это уже что-то новое, – она замолчала, прикусив губу и внимательно вслушиваясь в слова, несущиеся с экрана.
– Что? Что они говорят? – в страшном волнении спрашивал Сергей. Показалось ему или действительно прозвучала искаженная акцентом его фамилия?
– Упоминается какой-то Сергей Павлов, – начала уже не переводить, а пересказывать Берестецкая. – И такое про него говорят, что просто оторопь берет. Значит, якобы он дезертировал с гидрографического судна «Арктур», фотографию судна они показали… А потом Павлов по собственной инициативе обстрелял катер экологов и утопил его. Стоп, стоп, подожди… Я слушаю, тут еще один поворот темы про этого легендарного злодея Павлова. Ага. Выходит, катера ему показалось мало. Экий кровожадный, право слово. Затем он обстрелял мирную американскую субмарину торпедами! Нет, звучит-то как: «мирная американская субмарина»… Торпеды у него что, за пазухой были? А! Вот! Он, оказывается, угнал какой-то подводный аппарат страшной разрушительной силы.
И без того бледный от потери крови, Полундра стал белым, буквально как стенка в известке. Он всяких пакостей ожидал, но такого… Это, братцы, перебор!
