Шторм налетел внезапно. В одно мгновение вздыбил огромные волны – и для Шамседдина началась страшная, утомительная до беспредельности, изматывающая многочасовая борьба с бушующими волнами за плавучесть своего небольшого катера, за жизнь.
Потоки зеленой каспийской воды обрушивались на крохотное судно, грозя смять, поглотить, потопить его. Катерок Шамседдина швыряло то вверх, то вниз.
Шамседдин, уже пять часов простоявший бессменно за штурвалом своего крохотного, но такого верткого, прочного и живучего судна, устал и вымотался до предела человеческих сил и возможностей. Особенного страха перед бушующей морской стихией он не испытывал, был спокоен и почему-то уверен, что не пропадет.
Действия Шамседдина в условиях штормовой погоды были вроде бы простыми и понятными. Бушующее море во многом подобно дороге, проложенной по холмистой овражистой местности. Только подъемы и спуски в такие овраги много круче и отвеснее, и следуют они друг за другом с много большей частотой.
Вот перед носом катера вырастал очередной пятиметровый вал зеленой воды, грозя накрыть его всей своей тяжестью и отправить прямиком на дно. Чтобы взобраться на этот водяной вал, катеру надо было дать полный ход вперед, иначе волна слишком далеко отшвырнет суденышко и вправду еще, чего доброго, накроет всей своей массой. Стоя за штурвалом, Шамседдин переводил ручку в секторе газа на максимум оборотов. Расположенный внутри корпуса судна дизель натужно рокотал, из выхлопной трубы вырывались едкие выхлопные газы. Катер проворно взбирался на белеющий пеной гребень волны – и тогда перед стоящим за штурвалом его хозяином открывалась великолепная панорама бушующего моря, горизонты которого скрадывались низко нависшими темно-синими тучами, сыпавшими ледяным осенним дождем. Но впереди катера в тот же миг открывалась зеленая бездна, столь же страшная и угрожающая, как и отвесная стена перед тем. Скатываясь с высокой волны, надо было замедлять ход, иначе, зарывшись носом в морскую пучину между двумя водяными валами, можно было погрузиться так основательно, что и не вынырнуть обратно совсем. Поэтому Шамседдин переключал гребной винт катера на задний ход, снова давал дизелю полный газ, снова двигатель натужно рокотал в недрах корпуса судна, вращая винт на этот раз уже в обратную сторону.
Кроме того, Шамседдину приходилось держать курс к берегу, и этот курс пришелся по диагонали к движению волн. Поэтому взбираться на волну следовало как бы по косогору, наискосок, в то время как скатываться с нее надлежало строго перпендикулярно, чтобы ткнуться носом в глубокую яму между водяными валами точно поперек волны, иначе велик был риск опрокинуть катер. Стало быть, кроме ручки переключения заднего и переднего хода и рукоятки газа, Шамседдину надо было еще и постоянно крутить штурвал, направлять свое суденышко на нужный курс, непрерывно сверяясь с бегающей из стороны в сторону стрелкой компаса.
Курс Шамседдина лежал строго на север. Поначалу он направил было свой катер на северо-восток, намереваясь обогнуть далеко выступающий в море Апшеронский полуостров, на котором, как известно, располагались столица Азербайджана Баку и вся основная масса каспийских нефтяных промыслов. Однако вскоре, поняв, что налетевший так внезапно шторм быстро крепчает и через него на катере не пробиться, после двух часов изматывающей борьбы со стихией Шамседдин смирился, решил, что миновать Баку ему не хватит сил. Поэтому ему оставалось только идти к азербайджанскому побережью, чтобы там где-нибудь в тихой заводи на мелководье укрыться от шторма. Американский профессор ихтиологии прекрасно отдавал себе отчет в том, какую опасность это для него представляет. Встречи с азербайджанскими пограничниками на берегу не миновать. Те, правда, в первую очередь заподозрят в нем браконьера. Но, не найдя рыбы, решат прицепиться к документам, которых у Шамседдина оказывалось подозрительно много для нормального американского ихтиолога, мирного профессора Бостонского университета. За проверкой документов последует встреча с представителями азербайджанской госбезопасности. Все это было крайне опасно.
Но Шамседдин понимал, что в море ему больше не выдержать, не дотерпеть до конца шторма, который запросто может бушевать несколько суток. Он с тревогой посматривал на прибор, показывающий количество горючего в топливных баках. Шторм съедал много солярки, особенно если соотнести его с пройденным расстоянием. Запас топлива, что прежде хранился в канистрах, принайтованных к палубе, теперь уже подходил к концу. И для пополнения его так или иначе пришлось бы идти к берегу и заходить в какой-нибудь порт, какой бы опасной и непредсказуемой ни казалась эта авантюра.
Время шло, и каждый раз, взбираясь на гребень очередного зеленого водяного вала, Шамседдин с тревогой вглядывался в туманную даль бушующего моря. Он тщетно пытался различить там, в неясной мути смешавшейся водной стихии и облачного неба, очертания низкого азербайджанского берега. Шамседдин понимал, что низменный, в некоторых местах заболоченный берег Каспия откроется лишь в самый последний момент, когда подойдешь к нему вплотную – и в этом таилась большая опасность. Конечно, его катер сидел в воде мелко, и днище у него было плоское. Но у совершенно незнакомого берега, без точного знания глубин вероятность сесть на мель, зацепиться и увязнуть винтом где-нибудь на песчаной косе или ткнуться днищем о случайный, торчащий из воды камень или забитую в морское дно сваю оставалась высокой. Это означало бы для Шамседдина катастрофу.
Кроме того, смутные подозрения все настойчивее шевелились в голове у американского ихтиолога. Он уже пять часов сражался с бушующим морем. По такой погоде определить количество пройденных миль трудно, почти невозможно, берег по-прежнему скрывался в туманной дымке бушующего моря, хотя его очертания давно уже должны были показаться. Это обстоятельство сильно смущало Шамседдина.
Временами отважному и безрассудному профессору ихтиологии начинало казаться, что он каким-то невероятным образом уже успел миновать выдающийся в море Апшеронский полуостров с расположенным на нем столичным городом Азербайджана, что его катер ушел на северо-восток много дальше, чем он думал. Справиться по приборам, определить точные или хотя бы приблизительные координаты судна не было никакой возможности: Шамседдин не мог оставить штурвал и возиться с навигационным оборудованием. И если он действительно сбился с курса, то теперь мог еще долго бороться с волнами и пробиваться дальше на север. Никакого азербайджанского берега дальше не было, и Шамседдину предстояло еще не меньше суток идти через весь Каспий вплоть до самого его северного побережья, низменного и заболоченного устья великой русской реки Волги.
Машинально, незаметно для себя самого, Шамседдин стал забирать все дальше на северо-запад, напрямую к азербайджанскому берегу. Холодный пот прошибал его, и невыносимый дикий ужас сковывал грудь при мысли, что он заблудился в этой изумрудно-зеленой бушующей водной стихии. Берег все не появлялся, и Шамседдин подумывал уже застопорить двигатели, пустить катер в дрейф и все-таки развернуть антенну, настроить спутниковую систему навигации, определить координаты судна и высчитать курс. Шамседдин прекрасно понимал, что это уже крайний способ. Потому что пускать его катер в дрейф при таком волнении было смертельным номером, а разворачивать вручную тяжелую и громоздкую антенну спутниковой связи и вовсе прямое и верное самоубийство: первая же большая волна сломает ее, снесет в море человека и, может быть, опрокинет и потопит само суденышко.
