— Атас, ребята! Сухопутные наших бьют! — раздался вопль внутри ресторана, и подвыпившие и разгоряченные эмоциями моряки толпой хлынули в ресторанный зал. Набросившись на пытавшихся подняться солдатиков армейского патруля, они стали отнимать у них карабины.
Драка тут же стала всеобщей. От бешенства и застилавшего глаза пота Полундра с трудом различал, что происходит вокруг. Кажется, потихоньку телохранители очухались и снова набросились на него все сразу, и он отражал их удары, бил сам изо всех сил, рассыпал тумаки направо и налево. Нападавшие на старлея летели в разные стороны от его ударов, лежа на полу, корчились от боли, но новые поднимались на их место, так что Полундре стало казаться, что наседающая на него вражья сила неисчислима и нет ей конца и края. Сквозь шум драки он услышал заунывный вой сирен и истошные крики «Милиция!», но казалось, что это сообщение только разозлило его. Словно сквозь пелену розового тумана видел Полундра, как проникли в ресторанный зал дюжие фигуры в синих пятнистых куртках, принялись растаскивать по углам дерущихся. Как пробились к нему человек семь или восемь омоновцев — почти таких же крепких, здоровых, как и он сам, — накинулись на него, попытались повалить. Богатырским усилием Полундра распрямил плечи, скинул их с себя, ногой заехал в челюсть капитану в милицейской форме, подскочившему было к нему с наручниками. Схватив за плечо, как котенка, он отшвырнул к стене армейского майора.
Но силы супостатов не иссякали. Омоновцы, армейский патруль, еще не потерявшие силы телохранители избитого бизнесмена — все они набрасывались на Полундру снова и снова. И вот опять десяток дюжих мужиков навалились на него, снова стали гнуть к земле. Полундра попытался было встать, распрямиться и стряхнуть их. Но в это время кто-то гибкий и ловкий ударил его ногой под самую коленную чашечку. Старлей охнул от неожиданной боли, ноги его подогнулись. Он рухнул на залитый вином и кровью пол ресторана. И человеческие тела навалились на него сверху, и после этого старлей Павлов уже не помнил ничего.
ГЛАВА 8
— Слышь, Полундра, а говорят, будто гауптвахты на флоте упразднять скоро будут. Как в армии. В армии же упразднили…
Мичман Витя Пирютин, лежа в расслабленной позе на узкой и жесткой деревянной лавке, рассеянно осматривал неказистое помещение, куда в военном городке сажали за дисциплинарные проступки моряков. В отличие от гарнизонной гауптвахты, флотская находилась на территории порта, был слышен неясный шум моря, и, если открыть забранное снаружи стальной решеткой оконце, можно было сколько душе угодно вдыхать соленый морской воздух.
Старлей Павлов, в отличие от своего друга, не лежал, а сидел на жесткой и неудобной лавочке Изредка он тяжело вздыхал и поднимал голову, так что были видны украшавшие его лицо синяки и ссадины. Немало подобных украшений проглядывало сквозь живописно разодранный китель на плечах и на груди.
— Ты погон-то выбрось, — снова лениво заговорил ничуть не менее разукрашенный в драке мичман. — Что ты его в руке-то держишь? — И видя, как зеленый армейский погон с одной большой звездой послушно выскользнул из руки Полундры и упал на пол, продолжал: — Да что ты расстраиваешься-то, в самом деле? Ну, погуляли малость, полдюжины нахальных морд раскровенили. Не унывай, старлей!
Но Полундра печально вздохнул, медленно поднял голову, уставился на своего беззаботного друга тяжелым, сумрачным взглядом.
— Я никак не могу понять, — тихо, как бы про себя, проговорил Полундра. — Почему она была с ним? Кто он ей такой, этот тип, что она с ним пошла в ресторан?
— Который? — заинтересованно приподнялся на своем ложе мичман. — Такой лысый и толсторжий, который первым хотел тебе по морде дать?
— Да, с кем она в ресторан зашла, — глухим голосом подтвердил Полундра. — Ты его знаешь? Кто он такой?
Обычно разговорчивый мичман на этот раз странно медлил с ответом…
— Коммерсант один, — сказал наконец он. — Я-то его лично не знаю, только разговоры про него слышал…
— Что за разговоры? — нетерпеливо спросил Полундра.
— Ну, говорят, что сам он родился в нашем городке. Родители его до сих пор здесь живут. Но он, как школу кончил, вскоре переехал жить в Мурманск. Говорят, у него какие-то связи в Москве, с кем-то очень солидным. Бабки он заработал, понятно, не своим трудом…
— Это все ясно, — нетерпеливо оборвал его Полундра. — Я спрашиваю, почему он возле Наташки крутился? Почему они вместе были в ресторане?
— Ну, откуда ж я знаю, — как-то неуверенно отвечал мичман. — Может быть, подвозил ее просто на своем «Мерседесе».
— Куда еще подвозил? — недоверчиво вскинулся Полундра. — От ее дома до ресторана пять минут пешком. И почему она, как вошла, была с ним под руку? И почему от встречи со мной этим вечером так упорно отказывалась? После всего того, что между нами было!..
— Ну, не знаю, — пожал плечами мичман. — Мало ли что…
— Что?! — внезапно вскакивая с лавки, крикнул Полундра. — Что там? Что вы мне все голову морочите, а? И эта дебильная радиограмма. И мама. И вот теперь ты. Вы меня за дурака держите, да? Я же чувствую! Вы все что-то знаете, но не хотите мне сказать! Что вы все от меня скрываете? Что Наташка ушла от меня к этому толстомордому коммерсанту?
Мичман, изумленный всплеском эмоций своего обычно столь невозмутимого друга, привстал с лавки, подошел к нему.
— Ты подожди, Серега, не кипятись, — начал он. — Толком из нас никто ничего не знает…
— Слушай, хватит мне голову морочить! — крикнул ему в ответ Полундра. — Все вы про эту историю знаете! Все! И держите меня за дурака!
Старлей осекся, услышав лязг открывающейся стальной двери гауптвахты.
— Что кричишь, старлей? — спросил вошедший — тот самый бодрый и здоровый на вид старик, что беседовал накануне возвращения отряда кораблей в бухту с отставным каплеем Назаровым. Только теперь он был одет в черный китель морского офицера, а на погонах его светились три большие звезды. — Я уж подумал, у вас тут опять драка, надо снова патруль вызывать…
— Нет, между собой они не дерутся, — с усмешкой возразил кавторанг Мартьянов, вошедший следом за каперангом. — Между собой они как мушкетеры, один за всех и все за одного
— Просто у Полундры нервы немного расслабились, Иван Митрофанович, — стал оправдываться мичман. — У него с девушкой проблемы…
— Я тебе не Иван Митрофанович, а военный комендант порта! — сурово поправил его каперанг. — И ты мне теперь не офицер Военно-морского флота, а арестант. И твой заслуженный друг, кстати сказать, тем более!
— Ты с меня погоны не снимал, чтобы теперь арестантом обзывать, — себе под нос пробормотал мичман Витька Пирютин. Но военный комендант не слышал его. Он остановился напротив старлея Сергея Павлова, вытянувшегося в струнку при его появлении, и принялся сверлить его глазами.
— Эх, обормот, обормот, — качая головой, проговорил комендант. — Ты ведь погоны носишь!
