– Понятно. А зачем им на этот остров понадобилось ехать?
– Ой, я толком и сама не знаю, Зим-то ведь не со мной, а с Чангом в основном говорил. В общем, Сергей, вы ничего не знаете обо всем этом?
– Ничего.
Женщина тяжело вздохнула.
– Что ж… Извините за беспокойство. Просто я так надеялась, думала, может быть, вам что-то известно, может быть, Чанг вам хоть звонил.
– Нет, – снова сказал Полундра. Он чувствовал усиливающуюся жалость к этой женщине, которая, несмотря на постигшее ее несчастье, старалась держаться с достоинством.
– Я просто не знаю, к кому мне теперь обратиться. В милицию без толку: ближайшее отделение в двухстах километрах, да и не будут они связываться. Скажут, что сам вернется. Они ведь даже заявление не примут, если месяц не прошел со дня исчезновения. Сергей…
– Да?
– Скажите, а вы не могли бы приехать сюда? Простите за такую просьбу, но мне действительно совершенно не к кому больше обратиться! Я вам дорогу оплачу. У меня немного на черный день отложено, а куда уж чернее.
Если бы Полундра не был со вчерашнего дня в отпуске, он бы отказал не раздумывая – военный человек несвободен, никуда от этого не денешься. Но именно сейчас он мог согласиться. Мог, правда, и соврать, отговориться службой. Но как после этого сыну в глаза смотреть, которого учишь не врать? Нет, уж если отказывать, то прямо.
И тут Сергей почувствовал, что отказать этой несчастной женщине просто не может. В конце концов, Чанг – его друг. Хоть они и не виделись уже несколько лет, это дружбы не отменяет. И если друг в беде, то наплевать на это обстоятельство и спокойно ехать на юг загорать и купаться он просто не может – иначе дрянь он, а не русский офицер.
– Сергей… – несмело сказала кореянка.
– Да, – отозвался Павлов. – Я думал. В общем так. Я приеду. И дорогу мне оплачивать не надо, обойдусь уж как-нибудь. Если бы у меня были проблемы, уверен, Чанг поступил бы так же.
Кореянка начала было благодарить, но Полундра перебил ее:
– Вы уже и так, наверное, все свои сбережения на оплату этого звонка потратите. Диктуйте точный адрес.
Еще через минуту, записав адрес семьи Зюнь, Полундра повесил трубку. Ни жены, ни сынишки в комнате не было – как только он начал разговор, они вышли, так у них было в семье принято. Теперь Сергею предстояло самое трудное – объяснить жене и Андрею, почему папа с ними поехать отдыхать не сможет. Впрочем, Полундра был уверен, что его поймут. Один из отличительных признаков хорошей семьи – в ней тебя всегда понимают. А у Полундры была очень хорошая семья, Сергей не раз в этом убеждался.
«Ладно, отпуск длинный, – подумал он. – Присоединюсь к ним в Анапе через пару дней».
5
Аральское море – бессточное соленое озеро-море в Средней Азии, на границе Казахстана и Узбекистана. До середины двадцатого века оно было четвертым в мире по занимаемой площади – почти семьдесят тысяч квадратных километров. Но примерно с начала шестидесятых годов Аральское море стало мелеть ускоряющимися темпами из-за интенсивного забора воды из основных питающих его рек – Амударьи и Сырдарьи – с целью орошения. В начале девяностых озеро распалось на два изолированных водоема – Северное и Южное Большое Аральское море. К началу третьего тысячелетия площадь поверхности Аральского моря составляла примерно четверть от первоначальной, а объем воды около десяти процентов. По всему Приаралью разбросаны ржавые останки рыболовецких судов. В последние годы в связи с падением сельскохозяйственного производства воду на орошение стали забирать меньше и уровень Арала постепенно повышается. Но процесс этот идет медленно, и до того, что было раньше, еще очень далеко. Наступающая новая пустыня Аралкум уже поглотила два миллиона гектаров пахотных земель, привела к деградации пастбищ, тугайных лесов, другой растительности.
Природа Приаралья – суровая природа. Практически безводная степь, всхолмленная пологим сопочником; летом она раскаляется под лучами безжалостного солнца, зимой продувается насквозь ледяными ветрами с близкого Тянь-Шаня и предгорий Алатау. Аридный, резко континентальный климат, который не может смягчить больной, пересыхающий Арал. Каменистые солончаковые полупустыни, на юге Приаралья переходящие в пустыни настоящие, ничем по лютости характера не уступающие знаменитым Черным Пескам – Каракумам. Но совсем ненадолго, примерно на месяц, Приаралье преображается, одевается в пышный зеленый наряд, расшитый ярким шелком миллионов цветущих тюльпанов, дикой гвоздики, желто-оранжевыми кисточками соцветий барбариса, ажурными белыми зонтиками пустынного тмина.
Поднимаясь над горизонтом все выше, весеннее солнце прогревает прибрежную полосу и верхний слой морской воды. В середине апреля вспыхивает на этих берегах особая, ни на что не похожая быстротечная весна.
Дикие степные тюльпаны конечно же не так роскошны, как садовые. Они куда меньше и бывают лишь двух цветов – желтого и красного. Зато их по-настоящему много, десятки и сотни гектаров.
Среди половодья цветов в буйной зелени встречаются громадные проплешины темно-коричневого и синевато-черного оттенка, твердые и ровные, словно асфальт. Над проплешинами ходят волны горячего воздуха, который медленно поднимается вверх. Именно такие элементы ландшафта порождают миражи, но их время придет позже, в разгар палящего летнего зноя. Это такыры – места, где вешняя талая вода поднимает на поверхность почвенные соли нижних горизонтов. Поэтому гигантские зеркала такыров словно бы запылены, присыпаны мелким белесым порошком засохшего галита, мирабилита, магнезии. Ничего, кроме солероса и редких серебристых кустиков чернобыльника, на такырах не растет: слишком солоно. Зато на подобные солончаки очень любят приходить дикие степные копытные – джейраны, сайгаки, которых, правда, немного осталось в Приаралье, дикие ослы – куланы. Они лижут и грызут солоноватую землю, для них это лакомство. Тут же, на плотных корках такыров, как на турнирных площадках, разыгрываются бои самцов за право обладать табунчиком молодых самок и первогодков, переживших тяжелую зимнюю бескормицу, морозы, нападения волчьих стай.
Свежий человек, попавший в приаральскую степь весной, бывает поражен и восхищен щедростью природы и чистотой ее красок. Именно в таком восхищении сейчас и находились почти все члены международной эколого-биологической экспедиции, разбившей промежуточный лагерь в степи. Экспедиция могла именоваться международной практически без натяжки – правда, почти все ученые были русскими, но зато финансировали это мероприятие японцы. Японцем был и руководитель экспедиции – невысокий, плотный мужчина средних лет. Звали его Савада Иримато, кем он был у себя в Японии, никто из русских толком не знал. Но именно он представлял организацию, финансирующую экспедицию, он же был ее официальным начальником. Ученым Савада не был – в биологии и экологии он разбирался не лучше, чем кошка в геометрии. С другой стороны, начальник, ничего не умеющий сам, но понукающий других, – это ведь не только российская беда. Такие в любой стране есть. Впрочем, господина Иримато упрекнуть пока было особенно не за что. Он обеспечил экспедиции оборудование, транспорт, нанял рабочих из числа местного населения, а в собственно научные дела особенно не вмешивался. Правда, именно он задавал направления исследований. Но, откровенно говоря, полунищим российским ученым было наплевать, что именно изучать, – платили бы деньги. Кроме Иримато японцев было еще двое – девушка-аспирантка Токийского университета и парень по имени Като. Девушку звали О-Рибу, она была очень тихой и незаметной. Кроме того, она почти не отходила от Савады – вскоре все русские сошлись на том, что она его любовница. А вот с Като было сложнее. Он ученым тоже не был, но в отличие от Иримато в делах экспедиции рвался принимать самое деятельное участие. Като явно принадлежал к числу людей, у которых на почве экологии слегка поехала крыша, – на Западе и в благополучной Японии такие встречаются довольно часто. Общаться с ними нормальному человеку, как правило, довольно тяжело. Конечно, экология дело нужное и важное, кто спорит. Но когда у человека она становится бзиком, то иметь с ним дело не легче, чем с упертым уфологом, или не менее упертым коммунистом, или радикальной феминисткой, или… В общем, список можно легко продолжить. Число идей, которые способны захватить человека целиком, без остатка, весьма велико. А ведь известно, что все хорошо в меру. Когда человек не может говорить ни о чем, кроме экологии и глобальных катастроф, ждущих человечество из-за невнимания к ней, иметь с ним дело трудно и неприятно. И добро бы еще в своей любимой экологии Като прилично разбирался! Так ведь нет – он явно был сущим дилетантом, нахватавшимся вершков из газет и журналов. Тем не менее в каждый разговор он лез со своим мнением, и ведь приходилось его выслушивать – как же, ведь он представитель японской стороны. Обидится еще, наябедничает соотечественникам, и не видать больше от них денег как своих ушей.
