Но ядерные боеголовки – не корзина яблок и даже не танкер с нефтью. Их запросто налево не толкнешь. На такой специфический товар нужен особого рода покупатель, отморозок мирового масштаба с безразмерным кошельком и бредовыми замыслами. Но, уточнял про себя Святой, речь шла только о программе перенацеливания ракет на конкретную цель. А это попахивало грандиозным террористическим актом. От предположения мороз шел по коже. Святой ничему уже не удивлялся. Человеческая подлость беспредельна…
В досье дотошная журналистка обнаружила фамилию иностранного компаньона господина Ястребцова. Зарубежный коллега по бизнесу был соучредителем ряда фирм и постоянным торговым партнером, строго выполнявшим условия контрактов. Он поставлял сантехнику, строительные материалы, фрукты. Компаньон с завидным постоянством отправлял автокараваны трейлеров, ни разу не сорвав сроков поставок.
– Ибрагим Хаги… – наморщив нос, Дарья чертила геометрический рисунок на чистом листе бумаги.
Она сидела за письменным столом, заваленным непрочитанными газетами, чашками с остатками чая и кофе. У журналистки была странная привычка не допивать до конца.
– Турок? – среагировал на характерное имя для жителей страны полумесяца Святой.
– Гражданин Италии, – просмотрев подчеркнутый текст в ксероксе, ответила журналистка.
– Он такой же итальянец, как я нанаец. Давай уберу посуду. Развела свинарник! – Святой направился к столу, намереваясь заняться наведением порядка.
Вдруг Дарью осенило. Девушка резко подскочила, опрокинув стул. Отбросив рукой непослушную челку, она возбужденно прошлась по комнате.
– Что? Взяла след? – не совсем деликатно иронизировал Святой, собирая чашки на расписанный под хохлому поднос.
Колкость не задела журналистку. Она действительно была слишком увлечена открытием, чтобы вступать в словесную перепалку.
– Помнишь, я рассказывала о сербке, монашке из разграбленного монастыря? – приподнявшись на носках, Дарья открыла створки книжного шкафа.
Там хранились магнитофонные записи не бесчисленных интервью, а только самые интересные, достойные для зачисления в личный архив Углановой. Она доставала пластиковые коробочки и быстро читала надписи на наклейках.
– Не то, не то… Ну вспоминай, пожалуйста. Я встретилась с монашкой в Троице-Сергиевой лавре. Наша патриархия помогла сербке сделать хирургическую операцию.
– Милица? – передумав, Святой поставил чашки и принялся помогать сортировать аудиокассеты, хранившие голоса сотен людей.
– Да, Милица. Ее изнасиловали боснийцы – мусульмане, ворвавшиеся в монастырь. Насиловали поочередно, распяв на алтаре. Когда бедняжка трепыхалась, били по голове распятием. А потом вставили восковую свечу, – Дарья запнулась, и губы девушки побелели.
– Не надо. Я понимаю, – тихо произнес Святой, вспомнивший фотографию монашенки, сделанную Дарьей в лавре.
– И подожгли. Представляешь, сербка в разорванной одежде лежит на алтаре, а вокруг гогочут насильники, в глазах которых отсвечивает огонек свечи. В обители убили всех монашек. Настоятельницу повесили на колокольне со вспоротым животом и, прежде чем уйти из оскверненного монастыря, решили добить последнюю жертву, Милицу… Есть!
Кассета была найдена.
Подбежав к подоконнику, Дарья взяла магнитолу и открыла отсек. На фоне окна ее хрупкая фигура с растрепавшимися темными волосами казалась обнаженной. Свет просвечивал через тонкую хлопчатобумажную майку, выделяя холмики грудей. Чувство нежности и тревоги захлестнуло Святого. Но он не стал мешать страшному рассказу Дарьи, заряжающей кассету в магнитофон.
– Милицу приказал убить полевой командир боснийцев, Ибрагим Хаги! – Дарья захлопнула крышку.
– Кто?
– Ибрагим Хаги выстрелил первым. Он и насиловал первым. Мудак долбаный… Ты бы видел глаза этой монашки. Два черных озера нечеловеческого горя! Как она только согласилась рассказать мне, не представляю! – обхватив виски руками, Дарья села, раскачиваясь словно в наркотическом трансе. – Четыре пули! В грудную клетку, плечи, в шею… Но монашенка выжила! Вот и не верь после такого во всевышнего?!
– Бывает, – лаконично заметил Святой, сам испытавший немало.
Перед его глазами стоял древний монастырь, возвышающийся на вершине холма. Столб дыма над обителью и белое тело девушки на заляпанном кровью алтаре, на которое скорбно взирали лики великомучеников, перепачканные дерьмом боевиков. Видение настолько захватило его, что Святой не услышал, как включился магнитофон.
Запись была не очень качественной. В диктофоне журналистки подсели батарейки. Лента скользила с замедленной скоростью, искажая звук. Но это облегчало перевод, в общем-то, похожего на русский сербского языка.
– Эй, Святой! Очнись! – пощелкивая пальцами, девушка призывала к вниманию.
– Да… Я в порядке.
– Приготовься. Я перемотаю. И крепче держись за стул, – Дарья нажала кнопку воспроизведения.
Из динамиков раздалось шипение, перемежаемое писком. Постепенно голос монахини становился все отчетливее и сильнее. Она говорила о жизни, свободной от мирской суеты, о войне, грохотавшей за стенами обители, о хмуром утре занимающегося дня, когда из тумана появились обвешанные оружием боснийские мусульмане.
Святой все понимал без переводчика. Подражая голосу монахини, журналистка дублировала текст, переводя почти дословно. Святой не останавливал Дарью.
– …Они убивали смеясь. Ради удовольствия. Гонялись за сестрами, чтобы выколоть ножами глаза. А потом хохотали, наблюдая, как они ползают и кричат, словно слепые котята…
Милица описывала бойню без злобы в голосе, как и подобает монашенке, призванной прощать самые лютые злодеяния. Ведь оценку людям может давать только всевышний. Но на сцене изнасилования она заплакала. В магнитофоне послышался щелчок.
– Поставила на паузу, – объяснила Дарья.
По ее щекам струились слезы. Святой нежно обнял девушку:
– Зачем все это? Давай прекратим!
Резким движением Даша вырвалась из объятий.
– Нет. Слушай! – приказала она, развернув магнитофон.
Третий, невидимый собеседник, продолжал печальное повествование о звериной жестокости очерствевших сердцем уродов, потерявших право называться людьми.
– Среди них был русский. Он не трогал меня. Даже не прикасался. Он смотрел на меня желтыми, круглыми глазами и сосал леденец. Знаете, такой розовый, круглый леденец на пластмассовой палочке. Боснийцы предлагали ему мою плоть, но он отнекивался. Только смотрел и улыбался. Потом его позвал командир…
– Как он обратился? – Вопрос задавала бравшая интервью Дарья.
– Ястреб! – почти правильно, не искажая ни одного звука, произнесла сербка.
Перекрутив пленку, журналистка повторила запись. Затем снова и снова. Сомнений не оставалось. Звуки складывались в известную им обоим кличку. Спрятав кассету в верхний ящик стола, Дарья сходила на кухню и вернулась с бутылкой джина из запасов американца.
