Спецназовцев немедленно блокировали боевики генерала Дудаева и вырезали до последнего человека.
– Б…ди! – кричал Рогожин в лицо полковнику разведуправления, навестившему его в моздокском госпитале. – Это должна была быть секретная операция, а нас ждали на перевале! Вас, сволочей, всем стадом в трибунал гнать надо за предательство! Нет! К выгребной яме и пулю между глаз без суда и следствия! Что на деньги, полученные от Дудаева, купишь? Домишко под Москвой?! А может, с семейством в круиз средиземноморский на белом пароходе поплывешь?..
Раздавленный полковник, молча проглотивший все упреки, сказал тогда Рогожину:
– Нас, майор, оптом продали. Всех сразу! Как баранов на живодерню!
Глава 2
Капли таявших сосулек барабанили по жести отлива.
– Музыка весны! – Майор Василенко распределил по полкам принесенную женой снедь. – Тэк-с, варенье – к чаю, шоколад подарим сестричкам, апельсины… Дима, съешь апельсин?
Он бросил апельсин читающему журнал Рогожину. Не отрывая глаз от страниц, Дмитрий точным движением поймал его.
– Ловко! – восхитился Василенко. – Чувствуется выучка. Пора, Димыч, к выписке готовиться. Нечего бока пролеживать.
– Я, Никодимыч, обленился… – Рогожин перевернул страницу.
Глянцевый разворот был заполнен фотографиями последних боевых действий в Грозном: обмотанные бинтами дети со смертельным испугом в глазах, обуглившиеся трупы солдат, подбитая бронетехника среди руин домов.
Дмитрий захлопнул журнал, сунул его под подушку.
– Ты что от меня прячешь? – Прищурившись, майор-десантник через плечо взглянул на Рогожина.
– Порнографию.
Рогожин не хотел показывать соседу военные снимки. Майор и так бредил по ночам, то бросая свой батальон в атаку, то требуя прикрытия с воздуха от какого-то «сто первого».
– Свистишь, Дима! Я этот номер «Огонька» смотрел. Там на развороте чеченка в голом поле перед танком стоит, подняв руки к небу. Нехорошо старших обманывать! – Василенко пребывал в благодушном настроении.
К нему в госпиталь приходила дочь – худенькое белобрысое существо с торчащими косичками. Майор в ней души не чаял.
– Мы с тобой в одинаковом звании, – шутливо парировал Рогожин.
– Да, но по возрасту я старше. – Майор завершил раскладку продуктов и принялся сортировать свежую прессу, доставленную женой. – Тьфу, просил «Красную звезду» не покупать, – он отправил непонравившуюся газету в тумбочку. – Потом, ты – одинокий волк, не оставивший после себя потомства.
– Что из сего обстоятельства вытекает?
– В Древней Спарте, – решил блеснуть эрудицией Василенко, – закоренелых холостяков не допускали на собрания, где обсуждались государственные проблемы. Перед боем их ставили в первые ряды фаланги прикрывать отцов семейств и молодых воинов.
– Разумно, – согласился с логикой древних спартанцев, самых свирепых воинов в истории человечества, Дмитрий.
Перочинным ножом он срезал кожуру апельсина, стараясь снять ее целиком, спиралью.
– Да ты, Димка, бык здоровущий! Настругаешь еще киндеров. – Василенко обмяк, массируя грудь в области сердца.
– Жмет? – Дмитрий встал с кровати и подошел к майору.
– Погода меняется. У тебя рана не ноет?
– Вроде нет, – ответил Рогожин, вглядываясь в лицо друга.
За время, проведенное с комбатом, он успел прикипеть душой к этому прямому, бесхитростному человеку, опаленному пламенем идиотской войны, развязанной неизвестно кем ради достижения непонятных целей.
Внезапно пересохшие губы Василенко побелели, и их уголки опустились вниз. Он жалобно посмотрел на Рогожина.
– Дышать трудно. Словно камень на грудь свалился! – Майор виновато моргнул, точно стыдясь своей слабости.
Такие приступы периодически терзали его. Майор скрывал от жены и лечащих врачей сердечный недуг, но Рогожину признался – главнейшая мышца его организма стала давать сбои.
– Отпустит! – Он слабо улыбнулся обеспокоенному Рогожину.
– Пожалуй, я схожу к дежурной сестре.
– Ложись, Димка! Мне бы курнуть!
Заядлый курильщик, Василенко за день обращал в пепел две пачки крепчайших сигарет без фильтра и страшно мучился в госпитале, не добирая ежедневной дозы никотина.
Лежа на растяжках в палате, он каким-то особым чувством узнавал, у кого можно стрельнуть пару сигарет, кому в передаче доставили несколько блоков вожделенного зелья.
Рогожин подозревал, что эту информацию поставляет другой член братства курильщиков, тихий капитан-связист с пожелтевшими от никотина ногтями. Капитан имел привычку робко стучать в дверь палаты. Затем в приоткрытую щель просовывалась лошадиная голова – у капитана был вытянутый массивный череп. Щерясь зубами, похожими на вылущенные из початка зерна кукурузы, он дрожащим от волнения голосом сообщал:
– Туалет задымлен, хоть топор подвешивай!
У капитана были повреждены горло и легкие. Он отстреливался, сидя в горящем административном здании. Ядовитые пары тлеющей пластиковой обшивки множества канцелярских столов и плавящегося линолеума, образовав удушливую смесь, словно наждаком прошлись по дыхательной системе капитана, придавленного обломком обрушившейся стены.
Рогожин гонял его:
– Скройся, медленный самоубийца. Туберкулезник несчастный!
Капитан стучал костылем, надсадно кашлял, сплевывая в платок мокроту, и, заговорщицки подмигивая, исчезал…
– Нет, брат! – Рогожину не нравился зеленоватый цвет лица майора. – Сбегаю я все-таки к сестре. Пусть послушает мотор, давление померяет.
– Курнуть бы! – продолжал вздыхать Василенко. Он показал мизинец: – Вот такусенький бычок! Дима, сходи к капитану. У него заначка есть. Сними дужку задней спинки кровати, в правой трубке бычок лежит.
– Я, Никодимыч, мамане этого мудака завтра же о складе доложу, – пообещал Рогожин.
К капитану наведывалась сухонькая крикливая старушенция-мать, нещадно ругавшая сына за пристрастие к табаку, губившему остатки его здоровья.
– Не вздумай! – молитвенно сложил ладони Василенко. – Она завотделением на меня пожалуется и сама по шее надает! Успела пронюхать, что я с ее сынком скооперировался сигареты стрелять.
Зеленоватая бледность не сходила с лица майора.
Рогожин набросил на плечи спортивную куртку, заправил вылезшую майку в штаны, ладонью пригладил волосы и, не обращая внимания на призывы друга, вышел в коридор.
Стол дежурной сестры находился у входа в отделение. Освещенный лампой под абажуром, он был точно островок, затерявшийся в коридорном полумраке. Заставленный коробочками с лекарствами, заваленный папками, листками направлений на анализы, стол выглядел неприступным бастионом военной медицины, приготовившимся к осаде.
