Скачков в его карьере не было. Капитанские погоны стали потолком служебного роста Рогожина-старшего.
Сын пошел дальше – дослужился до майора, но уже в другие времена, на других войнах, в другой армии, бывшей осколком той, которая некогда заставляла ежиться от страха потенциального противника и за океаном, и за Берлинской стеной, и за юго-восточной границей.
– Прощай, Ульча! – Дмитрий, прислонившись плечом к боку низенькой лошадки, держался рукой за стремя. – Уезжаю в училище поступать. Почтальонша вчера вызов принесла.
Древний старик, сидевший в седле как влитой, подставлял степному ветру лицо.
– Я буду скучать по тебе! – сказал подросток, опустив глаза, стыдясь признания.
Ульча мягко улыбнулся:
– Возьми! – на ладони старика лежала маленькая нефритовая фигурка Просветленного. – Помни, Дмитрий, – он погладил вздыбленные летним суховеем мальчишечьи вихры, – главное – не изблевать свою жизнь! – Степной философ, припав губами к лошадиному уху, что-то прошептал, и мохноногая коняшка неспешной иноходью понесла всадника к линии горизонта Великой Степи…
Стриженные под полубокс курсанты-первогодки Московского суворовского училища, построенные для утреннего осмотра, выворачивали карманы черных мундирчиков с красными погонами, показывая содержимое.
– Курсанту не положено иметь лишних вещей! – старшина второго взвода гоголем прохаживался вдоль строя. – Предупреждаю, салажата, залежей мусора в виде маменькиных писем, недоеденных гостинцев и прочей дребедени в ваших карманах не будет! Зарубите себе это на носу! Уловили?
– Так точно! – нестройными голосами вразнобой отвечали юные кадеты.
– Гражданские привычки остались за воротами училища. Вы в армии! – торжественно провозглашал старшина. – Поблажек никому не будет! Стружку со всех буду снимать одинаково. – Напротив Дмитрия он остановился: – Курсант Рогожин!
– Я!
– Что за хреновень, товарищ курсант, вы с собой таскаете? – Старшина брезгливо, двумя пальцами, выудил из предметов, лежащих на мальчишечьей ладони, фигурку восточного божества. – Амулет?
– Подарок учителя! – звонко, глядя в глаза старшине, ответил Рогожин.
– Безмозглый наставник вас обучал, товарищ курсант! Дарить предметы религиозного культа будущему офицеру Советской армии может только законченный болван! – безапелляционно, с полной уверенностью в своих словах сказал старшина. – Сейчас же выбрось эту дрянь! – он бросил под ноги нефритовую фигурку.
Дмитрий подобрал Будду, ладонью смахнул несуществующие пылинки – пол в казарме был надраен до блеска.
– Разрешите оставить, товарищ старшина! Это подарок очень дорогого мне человека! – просительно, но без заискивания произнес он.
Бровь старшины изогнулась острым углом.
– Я повторять не собираюсь! – Он подошел к окну, отщелкнул шпингалет форточки и открыл ее. – Бросай!
– Не буду! – подросток исподлобья, насупившись, смотрел на армейского воспитателя.
– Ты это сделаешь! Сам! – утратив педагогический выговор, грубо, по-солдафонски рявкнул старшина.
– Нет! – рука мальчишки с зажатой в кулаке фигуркой спряталась за спину.
Старшина повертел головой, проверяя, нет ли в коридоре ненужных свидетелей.
Строй затаил дыхание.
– Рогожин, ты дубак? – старшина похлопал по щеке упрямого суворовца. – Ты, дорогуша, из нарядов вылезать не будешь! Запомни, здесь я бог, царь и воинский начальник! Не залупайся, щегол! – он крутанул ухо строптивца.
От унижения и боли в глазах Дмитрия блеснула непрошеная слеза.
«…Не дай изблевать своей жизни!» – мелькнул в голове Рогожина завет мудрого кочевника.
Дальше изгаляться над собой он старшине не позволил, стремительно выбросив свободную руку вперед, к шее начальника…
Уткнувшись лбом в стену, стоя наподобие перекошенного ветром телеграфного столба, полупарализованный старшина с побелевшими от ужаса глазами шептал:
– Мамочка… я в полной отключке… Больше, мальчик, никогда так не делай!
Старик Ульча передал Рогожину азы, простейшие элементы техники жалящего прикосновения.
Мастерство жалящего прикосновения, оттачиваемое веками буддийскими монахами, было забытым оружием, ушедшим в небытие вместе с пеплом сгоревших манускриптов, уничтоженных невеждами периода Гражданской войны в России, ублюдками-хунвэйбинами времен китайской культурной революции. И только недоступные монастыри, затерянные в высокогорьях Тибета, чьи пагоды шпилями задевали облака, ревностно оберегали тайну искусства останавливать зло невооруженной рукой.
– Я недоучка, успевший лишь надкусить плод знаний! – говорил Ульча. – Тьма отняла его, не дав напиться сладостным соком, дарующим силу и безмятежность, – в иносказательной, по-восточному витиеватой форме бурят сожалел о прерванном революцией и войной монашеском послушании, обращенном в прах дацане, о казненных учителях. – Тьма сгущается над миром, забытым Просветленным. Пускай те крохи, подобранные мною с ладони щедрого ламы Борджигина, настоятеля отошедшей в вечность обители, помогут тебе выстоять, не сорваться в пропасть у дороги, окутанной сумраком…
Взрослея, Рогожин все глубже проникал в подлинный смысл предостережений своего степного друга о тьме, правящей этим миром.
Слова, казавшиеся юноше сказкой, старинной, сплетенной из древних преданий, всего лишь сказкой, сочиненной кочевниками длинными зимними ночами, когда человеку так страшно и одиноко на беспредельной равнине, оборачивались жестокой реальностью: погибшими, искалеченными друзьями, госпитальной койкой, майором Василенко, зовущим в забытьи солдат своего батальона, предательством…
Глава 3
Молодой скандалист робко, бочком протиснулся в приоткрытую дверь палаты.
– Входи, землячок! – Майор Василенко приветствовал незнакомца вялым взмахом руки. – Ты из какой палаты?
– Я, собственно…
– Новенький? Передвигаешься самоходом? Сигареты есть? – Комбат бомбил парня вопросами. – Одолжи, земляк, курева. Отдам с процентами. Утром приятеля в буфет пошлю. Уши без табака пухнут.
Рогожин прервал его:
– Никакой силы воли у тебя, Никодимыч, не осталось. Легкие свистят, как пробитая камера, морда позеленела от никотина, а все туда же, соску подавай! – Одновременно он усадил гостя на стул: – Плечо прошло?
– Покалывает немного, – признался молодой человек.
– Повращай рукой по кругу. Упражнение простое, но мышечную боль снимает, – порекомендовал Дмитрий.
Василенко, с исхудавшим лицом, обтянутым кожей, как у индийского йога, продолжал сыпать вопросами:
– Ранение предплечья? Осколок?.. Пуля?.. Кость не задета?
– Да нет…
