Конфликт был улажен при обоюдном согласии сторон. Заводила драки, шлепая опухающими губами, поклялся именем матери и всеми родственниками до седьмого колена, что волос с головы Степаныча не упадет и будет он рыться там, где душа пожелает.
– Растолкуй мне, за что вас палками охаживали! – Рогожин, поддерживая под локоть отставного майора, брел к землянке, глядя под ноги, чтобы не ступить в какое-нибудь дерьмо. – Убить могли.
– Элементарно! – как с чем-то само собой разумеющимся согласился старик. – Помойка – модель государства в миниатюре. Пирамида… На ее вершине правители.
– Вроде Пыжика?
– Да, – Степаныч кивнул, застонав от боли. – Он скупает «пушнину», лом цветных металлов, куски кабеля и все, что можно обратить в деньги. Рассчитываются чаще водкой, иногда лекарствами, иногда наличкой. Добычу бомжи обязаны сдавать ему или выплачивать процент.
– Процент от чего? – пытался разобраться в экономике городской свалки Рогожин.
– Оттарабанил ты, к примеру, партию собранной «пушнины», то есть стеклотары, в приемный пункт, будь добр хозяину долю на блюдечке принести. Стукачи о левом рейсе доложат! – шмыгнул разбитым носом отставной майор. – Вдуешь на сторону какую-нибудь приличную вещичку – плати процент. Мотя намедни немецкий видеомагнитофон «Грюндиг» нашла. Древняя модель, но еще фурычит, двигатель исправный и головка не изношена. Принесла мне: «Подремонтируй, Степаныч, толкнем шоферюгам мусоровозок!» Я корпус эпоксидной смолой склеил, пасики приводные поставил, подготовил к продаже. Моте деньга для мальца нужна. Родила она…
– Тут и детей рожают? – удивился Рогожин.
– Летом беременеют. Солнышко пригреет, бомжихи начинают плодиться и размножаться. Зов природы, – ответил Степаныч. – Я же объясняю: тут все, как у нормальных людей, свои свадьбы, свои разводы…
– Своя милиция, – докончил Рогожин, вспомнив мордоворотов Пыжика.
– Будь он неладен! – выругался отставник. – Настучали на меня. Мол, заныкал Степаныч дорогостоящую штуковину. Делиться не желает, бабки в свой карман переправить готовится. Я Хвалько за домишко долг уплатить должен. Опять же к свежему мусору доступ получить желаю.
– К свежему только избранных подпускают? – продолжал расспрашивать Рогожин.
– Людей из бригады, – подтвердил знаток местных нравов. – Перво-наперво они процеживают, сливки снимают, а уж после доходяги копошатся. Бригада мужикам из соседних деревень хлеб, прочее съестное на прокорм скоту продает. Колоссальные барыши имеют! – с тихой завистью произнес отставной майор. – Всегда при деньгах, и нос в табаке, – он сокрушенно вздохнул.
– Опустился ты, брат! – по-свойски, не щадя самолюбия бывшего военного, резанул Рогожин. – Дальше некуда! Шакалишь по помойкам, лжесвидетельствуешь. Так и загнешься, захлебнувшись помоями в выгребной яме, а вместо креста тебе бомжи-корефаны в могильный холмик царапку воткнут и помочатся дружненько, чтобы ты под землей ароматы родной свалки нюхал. Ты ведь кадровый офицер! – Рогожин в неосознанном порыве обнял старика за плечи. – Не червяк земляной, которому прижали хвост, а он в нору и нырнул. Ты – солдат!
На квартире сторожа Егора, бывшего, по выражению Рогожина, «Иудой номер два», происходило нечто среднее между допросом и оперативным совещанием.
Меблировка комнаты, где они собрались, была спартанской. Круглый стол, над ним лампочка без абажура, три колченогие табуретки, сервант с разбитыми стеклами и без посуды на полках.
На все это убожество хмуро взирал со стены Ельцин – вырванная из журнала цветная фотография, – Президент России, закрытый до подбородка портфелем-щитом от пуль снайпера, сжатым кулаком приветствуя толпу, отстоявшую Белый дом в дни августовского путча. За спиной Ельцина реяли трехцветные флаги, улыбались Руцкой с Хасбулатовым.
Сторож Егор в политике ничего не смыслил, но, видимо, был стихийным демократом, если прикрепил кнопками к стене портрет российского президента.
Портрет засидели мухи, и лица вождей были в мелких точках, словно их поразила бубонная чума.
Исповедь сторожа мало чем отличалась от повествования Степаныча. Его также взяли в оборот, применив запрещенные гуманным российским законодательством, но общеупотребительные в следственной практике способы физического воздействия.
– Заволокли меня в кабинет, – ровным голосом рассказывал Егор. – Сняли обувку и заставили сесть на стул. Двое держали за руки, третий задницей придавил мои колени. Поочередно лупили резиновой дубинкой по ступням. Ничего не спрашивали, охаживали, как старого мерина, который телегу не тянет. Умеют менты следов не оставлять. Телеса мои беленькие, а внутри жаром все горит. Фотку под рыло суют: «Этого кента на территории профилактория той ночью видел? Распишись в протоколе опознания».
– Моего брата ты не видел? – задал вопрос Рогожин.
– Откель ему там взяться! Мы со Степанычем окосели капитально, но у меня глаз – алмаз. Любой непорядок на объекте примечаю. Под утро на стоянку машина заезжала…
– Какая? – потребовал уточнить Дмитрий.
– Здоровущая! – дал весьма расплывчатую характеристику сторож.
– Легковая? Импортная тачка или грузовик?
– Они прицепы с контейнерами заграничными возят.
– Трейлеры? – подсказал Рогожин.
– Во! Он самый! – радостно засмеялся Егор.
– Надписи на машине были? – Дотошный разведчик не изменял правилу выуживать из собеседника всю информацию.
– Были.
– Какие? – Рогожин слишком много требовал от полуграмотного сторожа.
– Без поллитры не разберешь! – тонко намекнул Егор, пожевав нижнюю губу.
– У тебя после чекушки мозги набекрень! – вставил Степаныч.
– Отбили кочерыжку в застенках, – без обиды откликнулся сторож. – Темновато было. Кабина у машины белая. Это я точно помню. На дверях буковки… – он сморщился. – Сюсю-мюсю… Хреновень нерусская, да разве издали разберешь? Фраер из машины выпрыгнул, в лесок сбегал.
– Долго отсутствовал? – Рогожин мертвой хваткой вцепился в странную машину, вдруг ночью свернувшую с трассы к «Шпулькам».
– Кто?
– Водитель.
– Я за ним не следил. Отлить мужику приспичило, с кем не бывает!
– Зачем к профилакторию подъезжал? – Рогожин размышлял вслух. – Дальнобойщики с трассы без нужды не сворачивают. Ограблений боятся. Тем более ночью. Нескладуха, – он почесал затылок. – Ладно, с этим «летучим голландцем» я сам разберусь… Так, деды, шевелите извилинами. Мог мой брательник из-за ревности Хрунцалова убить?
– Бабы в городе базарят, мэра из-за опухшего кошелька грохнули. Кому-то комом поперек горла его богатство встало. Шиковал Петр Васильевич безмерно, – высказался Егор.
– Городские сплетни к делу не приколешь. Другие свидетельства невиновности найти надо.
