– Дмитрий, присаживайтесь! – Бодровский старался казаться радушным хозяином, словно не было никакой потасовки и его охранник не лежит пластом, закатив глаза.
– Спасибо! – Святой принял предложение, несмотря на зародившееся в нем предубеждение против чванливого промышленника.
– Коньяк, джин, виски? – Бодровский был сама любезность.
– Извините, но я перенял стиль мистера Стерлинга – наслаждаться алкоголем только в вечернее время.
Ощупав крупную лобастую голову, Платон Петрович хмыкнул то ли одобрительно, то ли недоверчиво:
– Не свойственные русскому человеку привычки усваиваете. Значит, вы англофил? Предпочитаете английскую сдержанность, размеренность и традиции.
– Стараюсь придерживаться избранного стиля, – с вызовом ответил Святой, не понимая, чего добивается этот вальяжно развалившийся в кресле толстосум, выложивший за аренду виллы сумму, равную годовой заработной плате коллектива рабочих среднего по масштабам предприятия.
На сей раз Бодровский был непробиваем: никакого раздражения, никакого высокомерия. Ровный, чуть ироничный тон праведного мудреца, давно отошедшего от мирских хлопот. Вот только ледяные искорки в зрачках выдавали натуру дельца, привыкшего руководствоваться холодным расчетом, а не порывами души.
– Давно в Италии? Бежали из нищего Отечества в поисках лучшей доли? Не осуждаю… Рыба ищет где глубже, человек – где лучше! – Он поднял обе руки.
«Попробовал бы осудить. Не такие ли, как ты, Отечество и разграбили, пустив по миру миллионы работяг, стариков-пенсионеров? Откуда капитал? С неба свалился? – мысленно огрызнулся Святой. – Сколько бюджетных средств к себе в карман переправил! Мнишь себя хозяином жизни…»
Любознательность Платона Петровича не знала предела. Он так и сыпал вопросами, пытаясь вытянуть из Святого что-нибудь существенное.
– Вы где умению ломать людей овладели? В школах восточных единоборств или частях спецназначения? – покружив вокруг да около, подошел к главному промышленник.
– Простите? – Святой изобразил непонимание во взгляде.
Отодвинув пухлой рукой предметы, занимавшие стол, Бодровский навалился грудью на край, приблизившись таким образом к собеседнику. Перейдя на заговорщицкий шепоток, он повторил:
– Убивать голыми руками где научились?
– Но ведь никто не погиб.
– Только благодаря вашей доброй воле. Неужели я похож на слепого?
В белках выпученных глаз магната отразилась лазурная вода бассейна. Он поймал запястье Святого, повернул, как заправский хиромант, словно собирался изучить на его руке линию судьбы.
– А руки-то у вас бойцовские. Шрамы на ребрах ладони, на костяшках мозоли. Не теряете форму! Тренируетесь! У меня, Дмитрий, глаз наметан. Всякого на своем веку повидал. Вы человек совершенно особого рода занятий, это очевидно. Бедный Анатолий слишком юн и задирист. Сосунок! Не разобрался… Но я-то видел, как вы двигаетесь походкой хищника. Я видел ваши пальцы… – спокойно, без нажима говорил Бодровский, заглядывая в глаза Святому.
Льдинки в колодцах зрачков финансового воротилы внезапно растворились, сменившись пляшущими язычками пламени безумия, то гаснущими, то вспыхивающими.
Осторожно освободив запястье, Святой тряхнул рукой, как бы сбрасывая назойливое насекомое.
«А у туза вроде крыша едет! – почти сочувственно подумал он. – Чуть ли не профессиональное заболевание бизнесменов! Параноидальная шизофрения и импотенция – бич деловых людей. Так, по крайней мере, пишут газеты».
Пресекая дальнейшие расспросы, Святой поднялся из-за стола. Без враждебности, но достаточно твердо он сказал:
– Господин Бодровский, опустим подробности моей биографии. Она заурядна…
Магнат недоверчиво хмыкнул, – мол, меня не проведешь.
– Я живу сегодняшним днем, как в песне: «Есть только миг, за него и держись…» Прошлого предпочитаю не ворошить, а исповедуюсь, так сказать, выворачиваю душу только перед Богом да перед совестью и больше ни перед кем! Надеюсь, я дал исчерпывающее объяснение?
Святой смерил взглядом развалившегося в кресле толстосума. Платон Петрович, допив кофе, опрокинул вверх дном чашку на блюдце. Теперь он изучал разводы кофейной гущи, причудливым узором осевшей на стенках.
– Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, – загадочная фраза сорвалась с болезненно искривленных губ магната.
Беседа оставила неприятный осадок, но вскоре Святой позабыл о ней. Супружеская чета из России вела себя вполне демократично, целыми днями прогуливаясь по живописным окрестностям, купалась в море, делала покупки.
Приставленный к Бодровским гидом, Святой выполнял и роль переводчика. Лингвистические способности Платона Петровича ограничивались словами типа «о'кей» и «сэньк'ю». Впрочем, для общения у него имелось универсальное средство – стопка банкнот крупного достоинства и длинная, точно пулеметная лента, обойма пластиковых карт. Заходя в дорогой бутик, Бодровский доставал бумажник, раскладывал свой патронаж, вытягивал из кармана «Мастеркарт платиниум» или «Диннер клуб голд», и продавцы буквально стелились перед клиентом, облизывая его умильно-преданными глазами.
Бодровский не отпускал от себя Святого ни на шаг. Под разными благовидными предлогами он старался держать его рядом и в конце концов заявил мистеру Стерлингу, что готов внести в контракт отдельную строку, предусматривающую выплату приличной суммы гиду-переводчику.
Про себя Святой решил вложить весь заработок до копейки в кассу фирмы своего ангела-хранителя, сентиментального Дэвида Стерлинга, приютившего изгнанника.
Постепенно Святой как бы притерся к богатой супружеской паре. Их развлечения были однообразны и скучны, но временами забавны. Ольга Григорьевна, казавшаяся простушкой, на которую пролился золотой дождь, могла отчубучить хохму похлестче любого юмориста. Причем не благодаря таланту смешить, а из-за дремучей необразованности. Узнав от Святого, что император Нерон обожал гонять на квадригах – колесницах, запряженных четверкой скакунов, Бодровская, наморщив свой уникальный по длине нос, выдала:
– Четверка лошадей?! Неужели этот самый Нерон не мог купить приличную машину? Ну, пускай не «Мерседес», так хотя бы «Вольво». Катался бы сколько душе угодно. Не мучил бы бедных лошадок… И подушки безопасности в машине есть. Все надежнее.
Услышав тираду, Святой принял ее за плоскую шутку. Иначе отреагировал супруг. Бросив на жену испепеляющий взгляд, Платон Петрович прорычал:
– Держи рот на замке! Как была безмозглой наседкой, так и осталась!
У Святого сложилось впечатление, что супруга магната была в общем-то женщиной доброй и простой, вовсе не светской львицей, привыкшей с детства купаться в роскоши. За долгие годы совместной жизни Ольга Григорьевна превратилась для мужа в предмет привычной обстановки.
– Любовницы должны быть молодыми, а жены пусть стареют вместе с нами, – так однажды выразился Платон Петрович, откровенничая под пляжным зонтиком.
