– Спасибо, – старик улыбнулся. – Уезжай ты отсюда, вот что…
– Никуда я отсюда, Василий Захарович, не уеду. Моя это земля!
8
Зреет в городе нашем недовольство. Гнойным нарывом набухает, плодом ядовитым распускается. Того и гляди – прорвет нарыв, лопнет плод и зальет людей ядом ненависти, слепой и всеобщей.
А с чего в наше время народу довольным быть? Жизнь, что ли, к радостям располагает? Будни унылые, праздники загульные, обнищание беспросветное… Но не сами же люди в жизни такой виноваты! Виноват КТО-ТО. Вот этого КОГО-ТО и надо, сперва принародно по имени назвав, найти да покарать примерно.
Так во все времена было: волне ненависти обычно придают направление, определяют берега и ставят цель. Любому топору надобно быть тяжелым, остро заточенным и точно направленным.
Куда же его направить?
А вот за этим дело не станет…
9
Нет, наверное, в мире человека более жертвенного и жалостливого, чем наша баба. Все стерпит, ко всему привыкнет, все простит – только бы родным да близким хорошо было!
Вот и Катюша Ефимова такая…
Может, и не шибко умная она, но даже ей понятно: Ивану конец. Не сегодня завтра изловят его, и если «при оказании сопротивления работникам милиции» не пристрелят, то навечно за решетки запрячут – это уж точно.
А ведь никому неведома страшная тайна: Катюша-то наша Ивана всю жизнь любила… Беззаветно любила. По-настоящему. Ни мужа своего первого, от которого Сашка родился, никогда не любила, ни тем более Колю покойного… Любила, да и поныне любит. Да только Иван этого не замечал никогда; стеснительная Катя, боялась чувства свои наружу демонстрировать. Потому и считал ее Зарубин лишь подругой детства. Потому и заботу ее женскую принимал лишь за естественные проявления расположения приятельского…
Лишь однажды Катюша волю чувствам дала. Очень давно. Когда поняла-осознала, что, наверное, теряет его навсегда. В тот самый день это случилось, когда узнала, что Зарубина в следственный изолятор сажать собираются. Прибежала она к нему поздно вечером, предупредила, денег на дорогу дала… И литр водки на стол выставила – мол, может, и не свидимся никогда более, давай за отъезд твой выпьем да за то, чтобы ты меня помнил! Напился тогда Иван до беспамятства. Чего уж там, дело молодое. Да и новость услышанная укреплению психики не способствовала. Как теперь Катя помнит: раздела она его, на кровать уложила… Да и рядом легла. А что было меж ними дальше – о том, видимо, и сам Иван не помнит. Пьян был…
…Подумала Катя и решила – помогла она Зарубину тогда, поможет и теперь.
На Иване ведь многое что висит: давешняя смерть Валеры Титова, недавнее убийство Коли Михеева… Так почему бы убийства эти на себя не повесить? Насчет Коли объяснение Катино прозвучит правдоподобно вполне: мол, бил меня, изверг, за волосы таскал, деньги отнимал, сына Сашку обижал… За то и зарезала. А насчет стука в дверь да удара по голове – это я сама выдумала. Чтобы вас, товарищи милиционеры, ввести в заблуждение.
Но ведь можно еще и в убийстве Титова признаться!
Еще в прошлом веке дело случилось – кому теперь охота архивы ворошить да свидетелей разыскивать?! Тут чистосердечного признания будет вполне достаточно. Явки с повинной.
Конечно, мало-мальски опытный следователь сразу же неладное заподозрит. А заподозрив, примет показания Катины за бессвязный бред влюбленной женщины, которая милого своего от правосудия выгораживает.
Но знает Катя, что и как говорить, чтобы поверили ей…
10
Если хочешь человека в зависимость от себя поставить, если хочешь от себя к кому-нибудь нить незримую протянуть, нет ничего лучше, чем взять такого человека в подельники. Круговая порука – она ведь любой клятвы сильнее!
Кто-кто, а Петр Владимирович об этом хорошо знает. Именно потому и приказал он порученцу своему наглоглазому от шантажиста-Кирюхи избавиться. Мол, даю тебе шанс искупить свою вину.
– За Климовкой ямы для гашения извести есть, – размышляет помощник вслух, – там этого уркагана малолетнего никто никогда искать не будет.
Уехал порученец в офис, в подвале которого Кирюха томится, а Хомуталин, взглядом его проводив, улыбнулся. Вот и замазал я тебя кровью! Вот и подумаешь ты теперь триста раз, прежде чем информацию на меня сливать! Правда, и времени у тебя для размышлений таких почти не осталось: избавляться от тебя надобно!
11
– Выходи!..
Громыхнула железная дверь, вздрогнул Кирюха. Щурится юноша на яркий свет, сквозь дверной проем пробивающийся, слепнет с непривычки. За все это время не то что дневного света не видел! Позабыл, как лампочка электрическая выглядит!
Какой-то силуэт в проеме темнеет. Сфокусировал пленник взгляд и узнал: помощник это хомуталинский, тот самый пидор, который на видеозаписи дерзости с шефом своим вытворяет!
Идет Кирилл по ступенькам, прикидывает – куда его теперь повезут?!
Прямоугольник двора с трех сторон несокрушимым забором огорожен, а с четвертой – стеной с окнами. Офис там «голубца» этого гребаного. Во дворе, напротив выездных ворот, машина стоит. Но не «Кадиллак» роскошный; скромный «Опель» неброского серого цвета.
– В машину давай… Да назад, куда вперед рвешься!
«Опель» двухдверный. По дверце с каждой стороны. Так что, позади водителя сидя, наружу не выбраться. И куда повезут Кирюху?
Уселся наглоглазый за руль, посигналил нетерпеливо. Открылись ворота железные, и выехал «Опель» на оживленную улицу. Остановился «Опель» на светофоре. Знаком Кириллу этот перекресток. В такое время дня долго тут зеленого света ждать приходится. И загорается он всего на чуть-чуть. Да и спереди штук восемь машин стоит… Не успеет «Опель» на следующий зеленый сигнал перекресток проскочить.
Решение неожиданно пришло. Пока водитель за светофором следил, Кирюха аккуратно сдвинулся влево и, руки татуированные протянув, замкнул их на шее наглоглазого. И ну душить его, гада, душить!
Явно не ожидал водила такой прыти от человека, три дня без еды да питья в зловонном подвале просидевшего. Захрипел, слюною зашелся… А пленник, почувствовав, что обмякло тело врага, поднял рычажок переднего сидения справа от себя, дверку раскрыл – и бежать!..
Удалось-таки!..
Сколько бежал он от той проклятой машины – не помнит. Какими дворами мчался – тоже не помнит. В себя лишь тогда пришел, когда неоновая вывеска гастронома по Розе Люксембург показалась.
Присел пацан наземь, дух перевел… Сплюнул Кирюха, выругался зло. И, взгляд подняв, зафиксировал его на знакомой хатенке о трех окнах.
12
Сидит Катя за столом кухонным, письмо прощальное Ивану пишет. Кусает ручку, нужные слова подыскивая.
