Я слишком долго предавался сомнению – у Анюты не выдержали нервы.
– Всё, хватит, пойдем. – Она поднялась и засеменила через поле. Я крикнул на нее, что за самодеятельность? Она отмахнулась, побежала вприпрыжку, увязая в высокой траве. Жар ударил в голову, я бросился за ней. Словно чувствовал! Она обернулась, разглядела «аномалии» в моем лице, прибавила прыти! И тут я споткнулся – и не успей сгруппироваться в полете, переломал бы все кости. Сделал кувырок, поднялся, машинально покосившись – обо что я там споткнулся. В траве белел… человеческий скелет. Черепок жизнерадостно скалился. А в двух шагах еще один – такой же жизнерадостный. Мне дурно стало. Куда мы собрались?!
– Стой, Соколова!!! – завопил я дурным голосом. – Убьют!!!
Но она уже плохо соображала, что делает. Бежала по полю, махала руками, что-то радостно кричала. И даже очередь из крупнокалиберного пулемета не сразу ее отрезвила! Стреляли из сторожевой башни, я видел вспышки в черноте проема. Очередь была предупреждающей. Пули взрыли землю метрах в десяти перед Анютой. Она не поняла, в чем дело, продолжала бежать. Вторая очередь пронеслась над ухом. Она закричала, упала. Я помчался зигзагами, и пулеметчик перенес огонь на меня. Он перестал предупреждать, бил на поражение. Пули срезали метелки травы. Я не выдержал, упал, покатился. Сцапал в охапку Анюту, которая норовила подняться, – и когда эти бабы чему-нибудь научатся?!
– Лежи, дура!
– Эй, не стреляйте, мы с миром!!! – визжала она, вырываясь из моих рук. – Вы что, не видите, у нас нет оружия!
Я перехватил ее в талии, рывком поднял, перебросил в соседнюю рытвину – и там, где мы только что лежали, поднялась цепочка разрывов!
– Отползай! – прокричал я. – Еще не поняла?
Это так сложно – понять. Вращала глазами, хрипела что-то несусветное. Мы отползали, а пулеметчик продолжал оттягиваться, да еще и выкрикивал нецензурные комментарии. Потом к его голосу присоединился другой, начал отчитывать стрелка за тупое расходование боеприпасов. Мы ползли, глотали землю, обнимали бугорки.
– Пусть идут себе с миром! – разорялись на стене.
– Пусть в задницу идут! – гаркнул пулеметчик и послал заключительную очередь, не достигшую, слава богу, цели. – Шатаются тут, понимаешь, всякие!..
Мы ввалились в лес. Анюта налетела лбом на молодой дубок, стекла по стволу, заплакала. Я подхватил ее под локоть, поволок в чащу. Мы лежали под корневищем вывернутого дерева, отходили от стресса. Анюта обняла меня за плечо, что-то заискивающе урчала, смотрела виновато. Отлегло от сердца – обошлось.
– Плохо быть бестолковой, Соколова? – Я гладил ее по слипшейся головке.
– Прости, я, кажется, спортачила малость…
– Малость? – возмутился я. – Объясни, зачем тебе голова? Чтобы язык из нее показывать? Радуйся, Соколова, что мы не добежали до стены. Держу пари, что подступы к поселку заминированы. Вот бы красиво ты смотрелась парящей в воздухе!
Мы потихоньку успокаивались. Временами я выглядывал за деревья. Из поселка никто не побежал за нами – что отчасти подтверждало мою версию. Анюта заявила, что начинает привыкать к этой свистопляске. С каждым разом ей требуется меньше времени, чтобы оправиться от потрясения. Стала чесаться, жаловаться, что у нее завелись вши. А я пытался ей растолковать свое видение произошедшего. Проживают в деревне никакие не людоеды и не любители пострелять по безоружным людям. Просто жители поселка любыми способами охраняют свою собственность от посягательств извне. О подобном феномене я слышал еще в прошлом году. Кажется, в концлагере Саула кто-то об этом рассказывал. Много лет назад власти Каратая прошлись огнем и мечом по мирным поселениям. В общей массе крестьяне смирились с «центральной» властью и всеми вытекающими отсюда последствиями. Но были и гордые экземпляры – не признавали никакой власти. Вооружались, сбивались в группы, объединялись семьями, десятками семей, сотнями семей. Уходили в леса, в горы, вели борьбу с бандами, карателями – только за то, чтобы их оставили в покое, дали жить и работать. Многие подобные поселения власти разгромили, но были и такие, что оказались «официальным» структурам не по зубам. В конце концов их оставили в покое. Возможно, прилепившийся к горам поселок и был одним из подобных образований. Большая милитаризованная семья, любой чужак рассматривается как опасность, а значит, всех чужих следует убивать. По тревоге в ружье становится все население – от мала до велика, включая женщин и стариков. В случае штурма бьются до последнего, так воспитаны. Трофеев у захватчиков не будет – потому что выжившие все сожгут. В случае минометного обстрела население укрывается в специально вырытых бомбоубежищах или горных пещерах. Подвергать это дело атаке в корне бессмысленно – пользы никакой, а потери у наступающих будут ужасные. Можно не сомневаться, что в подобных образованиях у жителей тонны оружия, боеприпасов, амуниции (каналами поставки обзавелись), и военная подготовка ничуть не уступает умению пахать, сеять и добывать животную пищу.
– Безопасность прежде всего, – заключил я. – В некотором роде воплощение заветной мечты Троцкого о превращении страны в военный лагерь. Тебе бы не понравилось у них, Анюта. И мне бы не понравилось. Так что все в порядке. Ждем, пока обсохнут штаны, и идем дальше. И в следующий раз не лезь поперек батьки…
Она хотела мне что-то возразить (покажите хоть одну женщину, не желающую возразить мужчине!), но вместо этого принялась зеленеть от страха. Надо признаться, слух Анюты оказался более чутким, чем мой. Краем леса топал слон. Хрустели ветки под ногами, чавкала земля. Он двигался прямиком в нашу сторону! Я безотчетно собрался скинуть автомат с плеча, но не тут-то было. Где мой автомат? Приложил палец к губам – Анюта быстро закивала: конечно, мол, и звука не издам, буду молчать, как могила. Мы перевалились через бугор, сплющились, я крепко сжал коряжину.
Затряслись ветки, и из кустов вылупился… Николай Федорович Корович собственной неповторимой персоной! Натуральный выходец с того света! Грязный, оборванный, мертвецки бледную физиономию украшали свежие царапины и дары леса. Он ничего не замечал (неудивительно, что не слышал выстрелов), смотрел перед собой оплывшим затуманенным взором, передвигался, как несмазанный робот – шатко, валко, сильно прихрамывая. Он прошел метрах в трех от нас и даже бровью не повел. Мы недоуменно переглянулись. Я даже растерялся в первое мгновение, не знал, что делать.
– Не спи, Луговой, – пихнула меня Анюта. – Позови его тихо по имени, чего ты ждешь?
– Минуточку, Николай Федорович, – откашлявшись, сказал я. – Не хотелось бы набиваться вам в компанию, но, может, все-таки возьмете нас с собой? Вы так целеустремленно куда-то топаете… неубиваемый вы наш.
Не сказать, что мои слова произвели на Коровича эффект разорвавшейся атомной бомбы. Но он остановился, помедлил, тяжело вздохнул, как бы говоря: ох, и надоели вы мне. Повернулся, уставился на нас отсутствующим взглядом. Ни одна морщинка не дрогнула в лице. В глазах застыло печальное библейское спокойствие, и смотрел он вроде бы даже не на нас, а куда-то между. Я выбросил на всякий случай коряжину, чтобы чего не подумал, приблизился к нему, обнял от избытка чувств. Анюта тоже обняла, но как-то с опаской.
