А выжили они с Юлей, видимо, потому, что сидели впереди, а треснулся автобус задней частью. Удар они как-то пережили, отделались шишками, мертвые тела смягчили падение, не накрыло оторвавшимся сиденьем… в общем, повезло. Выползли, больше никого в живых не осталось. Они буквально обезумели. Шарики за ролики, бежать, бежать… А тут выяснилось, что Юля сломала левую ногу, пришлось ее тащить, она кричала от боли. Пробились сквозь кусты, и… в общем, день не задался. Затрещало под ногами, стало рушиться, и они опять куда-то провалились…
Очнулись в яме. Катю Бог хранил, а Юлю ударило по голове переломившимся поленом, да еще при падении она доломала уже сломанную ногу. Целые сутки девушка кричала от боли, обливалась кровью, а потом умерла, не приходя в сознание… Еще день Катя смотрела на мертвую девушку, так и не успевшую стать подругой, потом похоронила, глотая слезы, – вырыла могилу огрызком полена, соорудила холмик и стала жить-поживать в одиночестве. Поначалу она думала, что ее спасут, ждала, кричала, потом все стало безразлично, пришло отупение. Самое интересное, что ей не пришлось особо голодать. В землянке в стародавние времена было что-то вроде хранилища (Андрей давно заподозрил, что девушки свалились в заброшенный «схрон» местных наркодельцов, имевших в распоряжении вертолет; место для хранения запрещенного товара просто идеальное). Она откопала в углу под залежами глины и плесени груду непонятного железа, в том числе тот самый крюк, замшелые ящики, какие-то пакеты с веществом, похожим на удобрение. Разбила тару камнями, нашла консервные банки со странным мясом, отдаленно напоминающим российскую тушенку. Вскрывала крюком, вкус был отвратителен, но приходилось есть, а потом выворачивать желудок в «специально отведенном» углу. Двенадцать банок она решила расходовать экономно, по банке в день. Воды не было, но немного влаги попадало в организм с тушенкой. Ночами было холодно, она укрывалась каким-то рваным брезентовым чехлом, терпела, слизывала сырость со стен. Ни зеркала, ни телефона – все вещи остались в сумочке, а сумочка в автобусе… Не сказать, что с первых дней она смирилась со своей участью. Пыталась выбраться, рубила крюком углубления в стене – что-то вроде ступеней. Глина была спрессована, еле поддавалась. Поднялась метра на полтора… и все обвалилось, она ушибла плечо. С того дня она и стала впадать в оцепенение. Ела, спала, плавала в невесомости. Тянулись дни – она их не замечала. Потом прилетел ураган, деревья над головой носило ветром, сутки лил дождь. Она, конечно, напилась, но когда эта гадость безостановочно бьет по голове… Дождь ее взбодрил, она сидела в углу, где меньше капало, накрывшись брезентом, тряслась от холода. Потом закончился дождь, потом она услышала автоматную очередь…
Голова клонилась от усталости. Катя забылась, а Андрей бродил по окрестностям заросшего кудлатой растительностью озера. Пристрелил упитанную пеструю птицу, похожую на куропатку, а когда притащил ее в лагерь, девушка не спала, тряслась от страха, растревоженная выстрелом, смотрела на него диковинными нездешними глазами. Трещал костер. Пернатое существо отдавало мочой, озерная вода, которой он поил Катю из свернутого «лопушиного» листа, – затхлостью. Но день был тих; от урагана остались клочковатые облака, дефилирующие по небу в северном направлении. Катя о чем-то говорила, Андрей тоже, но сказанное не откладывалось в мозгу. Надо бы завтра повторить беседу, вяло думал он. Сил не оставалось совсем. Куприн забрался в шалаш и какое-то время не спал – выстраивал в голове простейшую логическую цепочку. Но цепочка рвалась, глаза слипались. Временами он заставлял себя просыпаться. Женщина неровной поступью брела к воде, снимала с себя одежду, мылась на коленях, испуская жалобные стоны. Потом ей надоело это издевательство, она легла на мелководье, и только нос торчал из воды. А Андрей испытывал характерное покалывание внизу живота – что не мешало ему засыпать. Потом она стирала свои оборванные вещи, сооружала «туземное» одеяние из ворохов листвы и скрученных веток. Он смутно помнил, как она забралась к нему в шалаш, прижалась к нему, обняла за шею, вздохнула – с невероятным облегчением… И тут он отключился – словно колпаком накрыло. И она вместе с ним.
Они проспали день, вечер, ночь и добрую половину утра. Андрей очнулся от солнечного света, пробившегося через дырки в шалаше. Сладко потянулся. Вспомнил все. Вот так и проходят ураганы… Кати рядом не было. Он нащупал автомат, успокоился. День разогревался, вставало солнышко, уже припекало, играло зайчиками в тихой озерной воде, чирикали птички в джунглях. За ночь его кто-то покусал, чесались руки, ничего, переживет, насекомым тоже кушать надо. Лишь бы не покусали комары, разносящие тропическую лихорадку… Куприн приподнялся, начал всматриваться в щели. Поскрипывали камешки. Катя, одетая в свою оборванную, но чистую одежду, возилась у вчерашнего костра, засыпала палкой угольки. Отмытые каштановые волосы струились по плечам, и снова в животе рождался глухой ропот. Андрей выспался, нормально себя чувствовал и в принципе… Хотя не стоит, лучше подождать с этим делом, дабы не опозориться.
– С добрым утром. – Катя покосилась в его сторону и улыбнулась. – Выходи, спаситель, кончай ворочаться. Здесь так хорошо…
Он вышел, позевывая, волоча автомат, потянулся – широко так, по-мужски, до характерного приятного хруста. И застыл, узрев нацеленный ему в голову его же собственный пистолет!
«Вот так и разбиваются сердца», – подумалось с тоской. Зрение не обманывало. Женщина по имени Катя стояла у потухшего кострища, выпрямив спину, и сжимала пистолет в вытянутой руке. Ее глаза были спокойны, отдавали прохладцей; от улыбки не осталось и намека.
– Автомат брось, – сказала она и показала глазами куда – в нескольких метрах перед собой.
Ураган пронесся по извилинам, вывернул их наизнанку. Он понял – пусть не все, но многое. Каким же идиотом он себя выставил! А ведь эта женщина казалась такой безвредной… Она так доверчиво прижималась к нему ночью, обнимала, согревала своим теплом… Играла гениально – и, видимо, получала от этого несказанное удовольствие. Куприн машинально косил по сторонам. Вот птица сорвалась с ветки на дальнем берегу, умчалась в лазурь, махая крыльями, заухало в чаще, засвиристело, сползло что-то в воду, перевали-ваясь, с покатого пляжа…
Он готов был схватиться даже за соломинку для коктейля. Швырнул автомат к воде, и женщина удивленно приподняла брови:
– Андрей, ну, что за самодеятельность… Ведь я показала, куда ты должен бросить автомат.
– Прости, – хрипло вымолвил он, – волнуюсь я что-то.
– Бывает. – Она укоризненно покачала головой и как-то вкрадчиво, на цыпочках, не спуская с него взгляда, отправилась к воде. Подняла автомат, повесила на плечо, хотела отойти от берега, но он спросил:
– Почему ты в шалаше меня не пристрелила?
– Поговорить хочу, – объяснила Катя, оставшись на месте, – нужно было вытащить тебя наружу. А окажись ты без автомата, стал бы дергаться, что-нибудь придумал. Ты парень резкий, непредсказуемый… мы так похожи с тобой в этой непредсказуемости. Знаешь, Андрюша, я действительно очень благодарна тебе, что ты вытащил меня из ямы, где я на полном серьезе просидела девять дней. Ей-богу, при других обстоятельствах я бы так тебя отблагодарила, что ты стал бы счастливым человеком… Но обстоятельства, знаешь, выше нас.
