– Артист просто так ничего не говорит…
Веронику завели в офис, в какую-то комнату с кожаным диваном и журнальным столиком перед ним. В одном углу – возле двери – стояли большие напольные часы с остановившимся маятником, в другом – у зарешеченного окна старый облезлый сейф.
– Что теперь? – Девушка почувствовала, что ее в чем-то обманывают, хотя ничего еще толком и не предложили.
– Жди, – круглоголовый стоял в двери.
– Вы же не из ментовки?
– Не любишь ты их.
– А кто их любит?
– Есть и такие уроды.
– Чего мне ждать? Давайте сразу и договоримся. Я откупиться могу. Много у меня нет… – Вероника по взгляду круглолицего заметила, что деньги в данном случае его не интересуют, – могу машину свою отдать… Если ее еще не угнали, стоит с выбитым стеклом.
– И как баба ты мне не интересна, – сказал круглолицый, – на твоем месте я бы не дергался. Молись, чтобы ментам не сдали, они у нас на рынке ручные.
Девушка осталась одна. Минут через десять Вероника прильнула ухом к запертой двери – поблизости не слышалось и звука. Пластиковой телефонной карточкой она попыталась подцепить защелку замка, но та не поддалась. Девушка-воровка опустила руки.
«Даже если бы я выбралась за дверь? Мои документы у них. Они бандиты, нашли бы меня за полчаса. Попалась. Точно бандиты».
Хлопнула вдалеке дверь. Вероника сперва отпрянула, а потом вновь прижалась ухом к тонкому фанерному полотну.
– …зачем мне баба? – услышала она властный мужской голос, так громко мог говорить только босс. – Забирайте ее себе и делайте, что хотите.
Ответа она не расслышала, оправдывались тихо, в два голоса, но то, что оправдывались, она поняла по интонации.
– Однако… – вновь зазвучал властный голос и раздался смех.
Когда Артист вошел в комнату, Вероника уже сидела на потертом диване.
– Что ж ты сидишь, ни «здрасьте», ни «…твою мать» не скажешь? – выпалил он и взял девушку за подбородок. – Будешь молчать – разговора не получится. А ну, покажи мне, как ты выглядишь.
Круглоголовый протянул мокрую помятую кепку, к козырьку прилипла пожухлая травинка.
– Надень.
Вероника собрала волосы, заправила их под кепку. Артист, прищурившись, смотрел на нее. От этого пристального взгляда делалось нехорошо, словно череп сверлили ручной дрелью.
– Пошли ко мне.
Устроившись за письменным столом и поигрывая в руках металлической линейкой, Артист, покусывая губы, с полминуты смотрел на стоявшую на середине ковра девушку.
– Да уж, фигурка у тебя не для подиума. Разве что в мужском стриптизе выступать.
– Я и не претендую, – самоуверенность понемногу возвращалась к мужеподобной Веронике.
Пока с ней не сделали ничего плохого, даже за «козла» не спросили.
«Может, пронесет? – подумала она. – Он здесь главный. Посмеется и отпустит. Лицо у него умное, не то что у тех двух „братков“».
– Пройдись.
Вероника послушно прошлась по ковру к двери и назад, к столу, еще не понимая, издеваются над ней или нет.
– Ты и в мужском прикиде так ходишь? – Артист остался недоволен походкой и скривил губы.
– Сразу бы так и сказали.
– Погоди. – Артист распахнул шкаф-гардероб, прошелся пальцами по висевшим там шмоткам, что-что, а одеваться он любил с шиком и дорого, поэтому всегда имел под рукой солидный запас одежды. – Держи. – Он снял с вешалки и бросил Веронике длинный черный плащ со вставками из блестящей материи.
Вероника ловко словила брошенную вещь, вдела в коротковатые ей рукава руки, прошлась, уже по-мужски, тяжело ступая и чуть ссутулившись, даже насвистывала себе что-то не очень мелодичное под нос.
– Убедила. Ладно. Садись.
Девушка сбросила плащ, села в кресло и зажала ладони между широкими костистыми коленями.
– Под кем работаешь?
– Как это? Я сама по себе.
– Мать-одиночка?! И «крыши» у тебя нет? – почему-то развеселился Артист.
– Сама себя содержу, хоть и парень у меня есть. Я никому пока не отстегивала. Если надо, буду отстегивать вам. Вы же рынок держите? Меня никто не спрашивал, не подходил ко мне. Не могла же я сама прийти и спросить, кому я должна отстегивать. Я не против. Скажите сколько.
Артист терпеливо выслушал эту ахинею.
– Ты только вскрываешь тачки или еще угоняешь?
– Только вскрываю, – торопливо объяснила девушка, и в ее взгляде мелькнул нешуточный испуг. – Если у вас машину угнали, то это не я. И вскрыла я немного тачек. Совсем недавно к рынку перебралась, – в ее глазах заблестели слезы, – не угоняла ее, мамой клянусь. Я к крутым тачкам не подхожу и близко. Мало ли кто на них ездит? Отпустите меня…
Вероника попыталась промокнуть глаза влажным носовым платком, а затем преданно посмотрела на Артиста:
– Я больше не буду.
– Слишком много говоришь. Научись слушать, – холодно посоветовал Артист, – если бы я был уверен на все сто процентов, что именно ты к моей машине подошла, тебя бы на поле закопали. Пока ищу, всех «щемим», – не стал разубеждать девушку Артем Кузнецов. – «Волжанку» вскрыть можешь?
– Наши машины открыть легче, чем банку с пивом. За десять секунд, – оживилась Вероника.
– А завести?
– Этим не занимаюсь. Не угоняла я вашей машины.
– Точно не угоняла?
– Клянусь. Не умею я этого.
– Значит, я на тебя зря время тратил. Скажу ребятам, пусть тебя в ментовку отведут. Свидетелями будут.
– Могу! – тут же запротестовала воровка. – У меня приятель – автомеханик, он мне показывал, как это делается. У него ключи есть от всяких тачек. «Жигуль», «волжанку», «Москвича» – это не вопрос, с некоторыми иномарками сложней.
– Значит, это твой дружок машины угоняет, а ты только вскрываешь?
Вероника разрыдалась от ужаса, что ее неправильно поняли, она все еще подозревала, что Артист пытается отыскать угонщика своей машины.
– Он механик, не угонщик. Я в университете учусь, на заочном. А он ни при чем. Просто умеет и меня научил, – говорила, захлебывалась слезами, – я все сделаю, только отпустите.
– Даю десять минут, чтобы привела себя в порядок. Туалет слева по коридору, уж извини, только мужской, женщины здесь редко бывают, а привередливые вообще тут не попадаются. И не вздумай дернуть, из-под земли достану, – Артист ударил ребром металлической линейки по столу, как учитель, призывающий класс к порядку.
Вероника впервые в жизни оказалась в мужском туалете. Она ополаскивала холодной водой покрасневшие глаза, черпая ладонями из-под сверкающего никелем крана, терла посиневшие, трясущиеся губы и косилась на массивные, непрерывно журчавшие писсуары. Оттерла от грязи бумажными полотенцами джинсы, засунув кепку за пояс, просушила волосы мощной сушилкой для рук. Когда она критично осмотрела себя в зеркале, то с удивлением обнаружила, что в ее глазах уже нет ни испуга, ни слез.