– Скороспелый он – Пашка-Крематорий…
Монгол слушал, склонив голову к плечу, его набрякшие веки не давали увидеть глаза, понять, чего же он добивается.
– Ты продолжай, я слушаю. В этой комнате только мои уши да твои.
– Ходка за ним всего одна, детский срок мотал. До смотрящего зоны не дотянул, хоть и ходил в «стремящихся».
– Почему? Раскинь.
– Поставил себя он неправильно. Если б на досрочное освобождение не ушел, его бы братва смотрящим и поставила. Правильный от ментов подачку не примет. Ему год оставался. За что, скажи, «хозяин» зоны жулика так полюбил, что год пособил скостить?
– Думаешь, ссучился на зоне Пашка? Расколол его «хозяин», а потом из-под удара вывел, на условно-досрочное освобождение направив?
– Ссучился, не ссучился – не знаю. Вряд ли. Вышло бы это наверх. Может, купил он «хозяина». Правильному бродяге за «филки» выйти западло, всего год не досидеть, согласись. Если он зоны не держал, то не законный он, а сухарь, хоть и крестили его уважаемые жулики. Вот так – ты спросил, я ответил, – выдохнул Карл, – не надо было меня за язык тянуть.
Монгола нелестная характеристика Пашки-Крематория повеселила.
– Злой ты какой-то стал. А Пашка – толковый. Если у меня в голове калькулятор встроен, то у него целый вычислительный центр. Завидуешь ты ему – Крематорий молодой, бабы его любят, а ты старый. Старые молодым всегда завидуют. Стареешь, Карл, стареешь, скоро совсем нюх потеряешь. Сказал бы мне, что Пашка уважаемый жулик, язык бы не отвалился. Хитрости воровской в тебе уже нет, «дух» есть, а хитрость ты растерял.
– Если ты Пашку-Крематория настоящим казначеем предложишь, то я за него на сходняке мазу не потяну, – зло ответил Карл и подумал, что уже нет смысла говорить о деньгах для Железовского: «Разошлись мы с Монголом. Не хватало, чтобы он однозначно сказал мне: „нет, не дам денег“».
– А Пашка-Крематорий о тебе по-другому отзывался, – Монгол улыбнулся, и от этой улыбки его лицо стало похожим на посмертную маску, – ты послушай. Полезно.
Казначей запустил руку между подушек и вытащил маленький цифровой диктофон. Уже одно то, что Монгол записал разговор с Пашкой-Крематорием, заставило Карла брезгливо поджать губы. Пусть он и не считал того настоящим законником, но авторитетом Пашка все же являлся. Воровская этика не позволяла так обходиться с уважаемыми людьми.
«Крыша у Монгола поехала», – с опаской решил Карл.
Казначей придавил кнопку, и из динамика послышался тихий гул, покашливание, а затем зазвучал и голос Монгола:
«В Бутырку на больничку Артист ночью заглянул, рисковый он. Мог и себя запалить, и братву подставить».
«Артист сам за себя решает», – отвечал Пашка-Крематорий.
«Он к тебе прислушивается. Часто вместе бываете. Не думаю, чтобы он с тобой не посоветовался».
«Грев пацанам Артист подогнал, – раздался спокойный голос Пашки-Крематория, – святое дело братву подогреть. Я ему говорил, что не надо рисковать. Запалился бы, ментам на руку пошло бы, а он любит эффекты. Молодой еще».
«Он не только грев подогнал, еще и за тебя слово закинул».
«Не в курсе я».
«Говорил, будто тебя нужно казначеем общака ставить, когда я на покой пойду. И не только он так говорит, среди братвы многие так думают из молодых воров».
«Кто говорит, тот пусть и ответит. Я против тебя ничего не имею», – Пашка-Крематорий обращался к Монголу со всем уважением.
«А если братва решит, что тебе казначеем быть? Сходняк ведь скоро».
«Я против не пойду. Как братва решит, так тому и быть. С деньгами работать умею».
«Я Карла предлагать стану. Поддержишь?»
«Слыхал и про это. Карл – вор уважаемый, себя показал, поставил, ни на одной зоне не уронил. Если сходняк решит, что Карл казначеем станет, то у меня есть чем заняться. Спорить не стану».
Монгол выключил диктофон.
– У меня с мозгами все в порядке, – уловив недоумение во взгляде Карла, сказал Монгол, – записал только для тебя. Видишь, нет уже записи, – показал он пустой экранчик цифрового диктофона. – Я не следак, чтобы базары с братвой писать, а потом подельников к стенке припирать. А тебя предупредить хотел, чтобы к Пашке присмотрелся. Ты мне все честно про него сказал – как думаешь, а он слукавил. Мне глаз его не понравился – дерганый. Лицом управлять многие умеют, любой блатной – артист, а глаза человеку неподвластны. Ненавидит тебя Пашка и… боится. Берегись.
– За совет спасибо, – Карл бросил взгляд на кейс с деньгами и поднялся с кресла.
«Нет, не стану о Железовском говорить. Уродов, которые девчонку похитили, я и без денег „выщемлю“. Ответят. Вопрос времени».
– Пацанам скажу, чтобы унесли, чего «филкам» здесь лежать, – Монгол пытливо смотрел на Карла, – или сказать хочешь?
Карл тяжело опустился в кресло, полы черного плаща откинул на подлокотники.
– Я все привез, тебе отдал. Но мне двести пятьдесят тысяч «зеленью» надо из этих денег. На три дня.
Повисло молчание.
– Я понимаю, общак… Но не на телок и не на ресторан прошу… – начал Карл, – и не долг карточный закрыть… – Он готов уже был рассказать обо всем: о том, что должен «ответить» за похищение внучки Железовского, ведь тот исправно платил за «крышу», за то, что должен ее деду «по жизни». Ну не мог он поступить иначе! Понимал, что неправильно – наперекосяк пошло, общаковые деньги не для выкупа, а отступить уже не имел права.
Монгол кивнул:
– Я не поп, чтобы ты мне исповедовался. Хорошо подумал?
– Из общака прошу. Куда уж лучше думать.
– Можешь больше взять – все, что принес.
Карл с окаменевшим лицом раскрыл кейс и выложил из него на столик деньги, отсчитал из них двадцать пять пачек с долларами и бросил обратно, захлопнул крышку.
– Больше мне не надо. Три дня, и я их верну.
– Не для себя берешь, – в голосе Монгола почувствовался укор.
– Я взял, я и отвечу.
– Неделю даю, чтобы вернуть, трех дней может и не хватить, а ты под них «подписался», – уже зло проговорил Монгол, – и не перечь. Понимаю, что не под проценты в банк несешь. Но если что, помогать не стану. Ты сам так захотел.
Карл почувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы, он уже и забыл, что это такое. Даже во сне не доводилось плакать – хотя на зоне никто слова не скажет, не будет по утряне подшучивать, если матерый зэк всхлипывал во сне, как пятилетний ребенок.
Карл подхватил кейс с деньгами и выбежал из комнаты. Монгол тяжело вздохнул, глянул в погасший камин.
– Эх, Карл… – пробормотал он, – если бы я мог тебя отговорить…
Никто не провожал Карла до машины, дом казначея по-прежнему казался опустевшим, заброшенным. Законный небрежно положил кейс на сиденье и повернул ключ зажигания. Он мчался к Москве, прохладный ветер влетал в открытые окна машины. Карл ликовал, но не обольщался, знал, эйфория скоро пройдет.
