Даже вдвоем «братки» не рисковали прыгнуть на Тихона Соловьева, потому как понимали, взбесившийся мясник до трех считать не станет. А как Тихон рубит топором мясо, они не один раз видели. Свиную голову от туши мясник отсекал двумя ударами, а голову огромного хряка разваливал пополам без проблем – с одного удара. Мясник был артистом своего дела, увесистый топор в его лапищах был точнее скальпеля в чутких пальцах хирурга: ни одного лишнего движения, все рассчитано, выверено. Рубщик был из той породы людей, которые если вобьют себе что-то в голову, то убедить их уже невозможно, он пер напролом, за что и был уволен с последнего места работы не по собственному желанию, как водится, а по статье. Правда, тогда обошлось без драки.
– Ну, хлопцы, хватит меня уговаривать. Завтра утречком приду, чистенький, свеженький, как огурец из бочки, и ваши туши мигом обработаю, оприходую, лучше не бывает. А сейчас – отошли от дверей, жена у меня уже не молодая, боюсь, как бы чего без моего ведома не случилось.
И обычно благодушное лицо мясника сделалось злым, белки глаз налились кровью, и плотно прижатые к черепу уши покраснели. Он опустил голову, набычился, посмотрел на стоящих перед ним «братков», как бык на двух псов, которых он абсолютно не боится. Рубщику казалось, что те действуют не по указанию хозяина, а на свой страх и риск. Мол, просто бандитам от безделья захотелось покуражиться, но наскочили не на того.
– С меня где сядешь, там и слезешь, это все знают, – с присвистом произнес мясник.
В подсобку зашел Артист. Наступила полная тишина. За спиной мясника была стена, обшитая досками, а перед ним огромная колода, уже вымытая и посыпанная белой крупной солью. Лезвие топора, неглубоко вогнанного в колоду, поблескивало. Под взглядом Артиста рубщик стушевался.
– Что за крик, а драки нет? – уж слишком миролюбиво произнес Артем Кузнецов, выщелкнув из пачки дорогую сигарету и посмотрев на часы.
Один из «братков» щелкнул зажигалкой. Артист прикуривать не стал, брезгливо отмахнулся от предложенного огня.
– Соловей-разбойник, я гляжу, ты никого не боишься?
– А чего мне их бояться? Свою работу я сделал, даже лишнего нарубил, а тут они… – принялся объяснять Соловьев, пытаясь найти защиту у человека, которому принадлежал мини-рынок.
– Понятно, – абсолютно беззлобно сказал Артист.
– …они прибегают, а я уже и колоду помыл, и инструмент почистил, осталось фартук снять, сполоснуться и на пяту – домой. Женка у меня рожает, две дочки, а тут, говорят, сын будет. Ну как я могу такое пропустить?
– Событие, конечно, международного значения, важное.
– Вот и я говорю, раз в жизни такое случается. А они приперли две бычьи туши и говорят, чтобы непременно сегодня…
– Хорош бакланить, – Артист поднял руку. – Когда я тебя, урода, на работу брал, ты что говорил? – Артист подошел к мяснику вплотную, поставил ногу на колоду.
– Что я говорил?
– Выходит, уже не помнишь? Ты сказал, что работать будешь. Или я не то говорю? Было такое?
Мясник кивнул:
– Я и работаю. Я же…
– Ты помолчи, когда я говорю. Когда спрашивают, тогда отвечай.
Мясник только сейчас сообразил, что хозяин не на его стороне, но он уже завелся и не мог просто так сдаться. Рубщик одним движением быстро и резко вырвал из колоды топор, опустил его, отступил на шаг, прижался спиной к струганым доскам.
– Если они тебе, Тихон, что-то говорят, это то же самое, как если бы я перед тобой стоял и говорил: мужик, поруби мясо. Меня бы ты не послал?
– Ясное дело, – Тихон попробовал улыбнуться, но это у него не очень получилось.
– Так почему, когда тебе сказали порубить, ты не услышал? Наверное, уши заложило? – Артист умел и любил доводить людей до дрожи в коленях. – Может так получиться, что не увидишь ты своего сына сегодня. Вот как бывает. Порубишь все мясо, которое есть. Сколько туш привезли?
– Девять. И двенадцать свиных – целый рефрижератор.
– Если к утру мясо не будет порублено, ты знаешь, что я с тобой сделаю.
Мясник сопел, ноздри раздувались, шея и лицо багровели, наливаясь кровью, а белки глаз стали уж совсем красными, как у кролика-альбиноса.
– Чего пыхтишь, – брезгливо произнес Артист, – как баба, которая кончить не может? Бери инструмент и работай. Это будет твой последний рабочий день, понял, урод?
То, что Тихон Соловьев может отказаться, Артисту даже в голову не пришло. Но Соловьев был не из тех, кто отличается здравомыслием. Он засопел еще сильнее, сжал топорище, топор пошел вверх. «Братки» медленно отходили, пятясь к двери, лишь Артист оставался недвижим. Но когда Артист медленно повернул голову, зрителей, желающих развлечений, как ветром сдуло.
Артем Кузнецов улыбнулся, глядя на топор, закурил.
– Уважаю, умеешь себя поставить, – сказал он, протягивая пачку мяснику.
Огромный топор нерешительно опустился, Тихон переминался с ноги на ногу. Весил он, как и положено мяснику, килограммов сто. Курить привычки не имел, а вот выпить мог литр водки и ни в одном глазу. Но тут ситуация складывалась так, что хозяин предлагал закурить. И не взять, не закурить – обидеть. Топор лег на колоду. Пальцы Тихона еще хранили форму, словно держали топорище. Рука потянулась к сигарете.
Именно этого момента и ждал Артист. Он перехватил руку мясника, дернул его на себя и ударил ногой в пах. Один из «братков» опустил до цементного пола металлические роллеты, повиснув на них, увлекая тяжестью собственного тела. Удар Артиста был не столько силен, сколько точен. Мясник ойкнул, топор свалился с колоды, звякнув о цементный пол. Тихон прикрыл руками низ живота. А Артист ждал этого момента: ребром ладони снизу ударил Тихона по горлу, резко, быстро, натренированно. Хоть и толстая шея была у Тихона Соловьева и мог он на ней держать свиную тушу, удар оказался неожиданным. Тихон стал задыхаться, но все еще не падал. Артист смотрел на него брезгливо, он выиграл. Самому марать руки о мясника уже не было нужды.
Его взгляд упал на топор.
– Отрубите-ка ему два пальца, – бросил он «браткам».
Роллеты закрыли на ключ, включили музыку. На Тихона накинулись, били жестоко. Лицо превратилось в кровавое месиво, словно по нему трактор проехал, «пехотинцы» отводили душу за пережитый страх, за стыд перед боссом. Рубщик уже только хрипел, когда его облили водой, подтащили к колоде огромную ручищу, придавили к присыпанной солью колоде. Один из «братков» схватил топор и в азарте вместо того, чтобы отсечь два пальца, случайно отхватил по косой три.
Тихон вскрикнул, его тут же ударили по голове гирькой, и он потерял сознание. Это мероприятие, воспитательно-показательное, немного остудило Артиста. За последние дни в нем копился, не находя выхода, страх. Он ударил напоследок бесчувственное тело.
Кузнецов поставил ногу на прилавок, осмотрел ботинок, словно от удара он мог изменить форму или оцарапаться. Артист ощущал дрожь в каждой мышце. Он уже знал, что сейчас сделает. Как правило, единожды глотнув горячей крови, ощутив свою власть над другим, хочется вновь и вновь воскрешать в себе чувство вседозволенности. И мало кто может с этим чувством справляться.
