Тем временем Андреа для пущей важности разносил своего грума за то, что тот не подал лошадь к подъезду, а остался ждать у ворот и тем самым вынудил его сделать целых тридцать шагов, чтобы дойти до тильбюри.
Грум смиренно выслушал выговор; чтобы удержать лошадь, нетерпеливо бившую копытом, он схватил ее под уздцы левой рукой, а правой протянул вожжи Андреа, который взял их и занес ногу в лаковом башмаке на подножку.
В это время кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся, думая, что Данглар или Монте-Кристо забыли ему что-нибудь сказать и вспомнили об этом в последнюю минуту.
Но вместо них он увидел странную физиономию, опаленную солнцем, обросшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как уголья, глаза и насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых и жадных, как у волка или шакала.
Голова эта, покрытая седеющими, тусклыми волосами, была повязана красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело было облачено в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении этого человека его кости должны стучать, как у скелета. Рука, хлопнувшая Андреа по плечу – первое, что он увидел, – показалась ему гигантской.
Узнал ли он при свете фонаря своего тильбюри эту физиономию, или же просто был ошеломлен ужасным видом этого человека, – мы не знаем; во всяком случае, он вздрогнул и отшатнулся.
– Что вам от меня нужно? – сказал он.
– Извините, почтенный, – ответил человек, прикладывая руку к красному платку, – может быть, я вам помешал, но мне надо вам кое-что сказать.
– По ночам не просят милостыни, – сказал грум, намереваясь избавить своего хозяина от назойливого бродяги.
– Я не прошу милостыни, красавчик, – иронически улыбаясь, сказал незнакомец, и в его улыбке было что-то такое страшное, что слуга отступил, – я только хочу сказать два слова вашему хозяину, который дал мне одно поручение недели две тому назад.
– Послушайте, – сказал, в свою очередь, Андреа достаточно твердым голосом, чтобы слуга не заметил, насколько он взволнован, – что вам нужно? Говорите скорей, приятель.
– Мне нужно… – едва слышно произнес человек в красном платке, – мне нужно, чтобы вы избавили меня от необходимости возвращаться в Париж пешком. Я очень устал, и не так хорошо пообедал, как ты, и едва держусь на ногах.
Андреа вздрогнул, услышав это странное обращение.
– Но чего же вы хотите наконец? – спросил он.
– Хочу, чтобы ты довез меня в твоем славном экипаже.
Андрея побледнел, но ничего не ответил.
– Да, представь себе, – сказал человек в красном платке, засунув руки в карманы и вызывающе глядя на молодого человека, – мне этого хочется! Слышишь, мой маленький Бенедетто?
При этом имени Андреа, по-видимому, стал уступчивее; он подошел к груму и сказал:
– Я действительно давал этому человеку поручение, и он должен дать мне отчет. Дойдите до заставы пешком, там вы наймете кабриолет, чтобы не очень опоздать.
Удивленный слуга удалился.
– Дайте мне по крайней мере въехать в тень, – сказал Андреа.
– Ну, что до этого, я сам провожу тебя в подходящее место; вот увидишь, – сказал человек в красном платке.
Он взял лошадь под уздцы и отвел тильбюри в темный угол, где действительно никто не мог увидеть того почета, который ему оказывал Андреа.
– Это я не ради чести проехаться в хорошем экипаже, – сказал он. – Нет, я просто устал, а кстати, хочу поговорить с тобой о делах.
– Ну, садитесь, – сказал Андреа.
Жаль, что было темно, потому что любопытное зрелище представляли этот оборванец, восседающий на шелковых подушках, и рядом с ним правящий лошадью элегантный молодой человек.
Андреа проехал все селение, не сказав ни слова; его спутник тоже молчал и только улыбался, как будто очень довольный тем, что пользуется таким превосходным способом передвижения.
Как только они проехали Отейль, Андреа осмотрелся, удостоверившись, что их никто не может ни видеть, ни слышать; затем он остановил лошадь и, скрестив руки на груди, повернулся к человеку в красном платке.
– Послушайте, – сказал он, – что вам от меня надо? Зачем вы нарушаете мой покой?
– Нет, ты скажи, мальчик, почему ты мне не доверяешь?
– В чем я не доверяю вам?
– В чем? Ты еще спрашиваешь? Мы с тобой расстаемся на Гарском мосту, ты говоришь мне, что отправляешься в Пьемонт и Тоскану, – и ничего подобного, ты оказываешься в Париже!
– А чем это вам мешает?
– Да ничем; наоборот, я надеюсь, что это будет мне на пользу.
– Вот как! – сказал Андреа. – Вы, значит, намерены на мне спекулировать?
– Ну, зачем такие громкие слова!
– Предупреждаю вас, что это напрасно, дядя Кадрусс.
– Да ты не сердись, малыш; ты сам должен знать, что значит несчастье; ну, а несчастье делает человека завистливым. Я-то воображаю, что ты бродишь по Пьемонту и Тоскане и тянешь лямку чичероне или носильщика; я всей душой жалею тебя, как жалел бы родного сына. Ты же помнишь, я всегда тебя звал сыном.
– Ну, а дальше? Дальше что?
– Ах ты, порох! Потерпи немного.
– Я и так терпелив. Ну, кончайте.
– И вдруг я встречаю тебя у заставы, в тильбюри с грумом, одетого с иголочки. Ты, что же, нашел золотоносную жилу или купил маклерский патент?
– Значит, вы завидуете?
– Нет, я просто доволен, так доволен, что захотел поздравить тебя, малыш; но я был недостаточно прилично одет, и потому принял меры предосторожности, чтобы не компрометировать тебя.
– Хороши меры предосторожности! – сказал Андреа. – Заговорить со мной при слуге!
– Что поделаешь, сынок; заговорил, когда удалось встретиться. Лошадь у тебя быстрая, экипаж легкий, и сам ты скользкий, как угорь; упусти я тебя сегодня, я бы тебя, пожалуй, уже больше не поймал.
– Вы же видите, я вовсе не прячусь.
– Это твое счастье, я очень бы хотел сказать то же про себя; а вот я прячусь. К тому же я боялся, что ты меня не узнаешь; но ты меня узнал, – прибавил Кадрусс с гаденькой улыбочкой, – это очень мило с твоей стороны.
– Ну, хорошо, – сказал Андреа, – что же вы хотите?
– Ты говоришь мне «вы»; это нехорошо, Бенедетто, ведь я твой старый товарищ; смотри, я стану требовательным.
Эта угроза охладила гнев Андреа; он чувствовал, что вынужден уступить.
Он снова пустил лошадь рысью.
– С твоей стороны нехорошо так обращаться со мной, Кадрусс, – сказал он. – Ты сам говоришь, что мы старые товарищи, ты марселец, я…
– Так ты теперь знаешь, кто ты?
