«Они приближаются, – сказала она, – ах, только бы они несли мир и жизнь!»
«Чего ты боишься, Василики? – ответил Селим мягко, ласково и в то же время гордо. – Если они не принесут мира, мы подарим им смерть».
Он оправлял пламя на своем копье, и это движение делало его похожим на Диониса древнего Крита.
Но я, маленькая и глупая, боялась этого мужества, которое мне казалось жестоким и безумным, страшилась этой ужасной смерти в воздухе и пламени.
Моя мать испытывала то же самое, и я чувствовала, как она дрожит.
«Боже мой, мамочка, – воскликнула я, – неужели мы сейчас умрем?»
И, услышав мои слова, невольницы начали еще громче стонать и молиться.
«Сохрани тебя бог, дитя, – сказала мне Василики, – дожить до такого дня, когда ты сама пожелаешь смерти, которой страшишься сегодня».
Потом она едва слышно спросила Селима:
«Какой приказ дал тебе господин?»
«Если он пошлет мне свой кинжал – значит, султан отказывает ему в прощении, и я все взрываю, если он пришлет свое кольцо – значит, султан прощает его, и я сдаю пороховой погреб».
«Друг, – сказала моя мать, – если господин пришлет кинжал, не дай нам умереть такой ужасной смертью; мы подставим тебе горло, убей нас этим самым кинжалом».
«Да, Василики», – спокойно ответил Селим.
Вдруг до нас долетели громкие голоса; мы прислушались; это были крики радости. Наши паликары выкрикивали имя француза, посланного в Константинополь; было ясно, что он привез ответ великого властелина и что этот ответ благоприятен.
– И вы все-таки не помните этого имени? – сказал Морсер, готовый оживить его в памяти рассказчицы.
Монте-Кристо сделал ему знак.
– Я не помню, – отвечала Гайде. – Шум все усиливался; раздались приближающиеся шаги: кто-то спускался в подземелье.
Селим держал копье наготове.
Вскоре какая-то тень появилась в голубоватом сумраке, который создавали у входа в подземелье слабые отблески дневного света.
«Кто ты? – крикнул Селим. – Но кто бы ты ни был, ни шагу дальше!»
«Слава султану! – ответила тень. – Визирь Али получил полное помилование: ему не только дарована жизнь, но возвращены все его сокровища и все имущество».
Моя мать радостно вскрикнула и прижала меня к своему сердцу.
«Постой! – сказал ей Селим, видя, что она уже бросилась к выходу. – Ты же знаешь, я должен получить кольцо».
«Это правда», – сказала моя мать; и она упала на колени и подняла меня к небу, словно моля бога за меня, она хотела, чтобы я была ближе к нему.
И снова Гайде умолкла, охваченная таким волнением, что на ее бледном лбу выступили капли пота, а задыхающийся голос, казалось, не мог вырваться из пересохшего горла.
Монте-Кристо налил в стакан немного ледяной воды и, подавая ей, сказал ласково, но все же с повелительной ноткой в голосе:
– Будь мужественна, дитя мое!
Гайде вытерла глаза и лоб и продолжала:
– Тем временем наши глаза, привыкшие к темноте, узнали посланца паши; это был наш друг.
Селим тоже узнал его, но храбрый юноша не забыл приказ: повиноваться.
«От чьего имени пришел ты?» – спросил он.
«Я пришел от имени нашего господина, Али-Тебелина».
«Если ты пришел от имени Али, тебе должно быть известно, что ты должен передать мне».
«Да, – отвечал посланец, – я и принес тебе его кольцо».
И он поднял руку над головой; но он стоял слишком далеко, и было недостаточно светло, чтобы Селим с того места, где мы стояли, мог различить и узнать предмет, который тот ему показывал.
«Я не вижу, что у тебя в руке», – сказал Селим.
«Подойди, – сказал посланный, – или я подойду к тебе».
«Ни то, ни другое, – отвечал молодой воин, – положи то, что ты мне показываешь, там, где ты стоишь, чтобы на него упал луч света, и отойди подальше, пока я не посмотрю на него».
«Хорошо», – сказал посланный.
И он отошел, положив на указанное ему место то, что держал в руке.
Наши сердца трепетали; нам казалось, что это действительно кольцо. Но было ли это кольцо моего отца?
Селим, не выпуская из рук зажженный факел, подошел, наклонился, озаренный лучом света, и поднял кольцо с земли.
«Кольцо господина, – сказал он, целуя его, – хорошо!»
И повернув факел к земле, он наступил на него ногой и погасил.
Посланец испустил крик радости и хлопнул в ладоши. По этому сигналу вбежали четыре воина сераскира Куршида, и Селим упал, пронзенный пятью кинжалами.
Тогда, опьяненные своим преступлением, хотя еще бледные от страха, они ринулись в подземелье, разыскивая, нет ли где огня, и хватаясь за мешки с золотом.
Тем временем мать схватила меня на руки и, легкая и проворная, побежала по известным только нам переходам к потайной лестнице, ведшей в верхнюю часть убежища, где царила страшная суматоха.
Залы были полны чодоарами Куршида – нашими врагами.
В ту секунду, когда моя мать уже собиралась распахнуть дверь, прогремел грозный голос паши.
Моя мать припала лицом к щели между досками; перед моими глазами случайно оказалось отверстие, и я заглянула в него.
«Что нужно вам?» – говорил мой отец людям, которые держали бумагу с золотыми буквами.
«Мы хотим сообщить тебе волю его величества, – сказал один из них. – Ты видишь этот фирман?»
«Да, вижу», – сказал мой отец.
«Так прочти, он требует твоей головы».
Мой отец ответил раскатами хохота, более страшного, чем всякая угроза. Он все еще смеялся, спуская курки двух своих пистолетов. Грянули два выстрела, и два человека упали мертвыми.
Паликары, лежавшие ничком вокруг моего отца, вскочили и открыли огонь; комната наполнилась грохотом, пламенем и дымом.
В тот же миг и с другой стороны началась пальба, и пули начали пробивать доски рядом с нами.
О, как прекрасен, как величествен был визирь Али-Тебелин, мой отец, среди пуль, с кривой саблей в руке, с лицом, почерневшим от пороха! Как перед ним бежали враги!
«Селим! Селим! – кричал он. – Хранитель огня, исполни свой долг!»
«Селим мертв, – ответил чей-то голос, как будто исходивший со дна убежища, – а ты, господин мой Али, ты погиб!»
В тот же миг раздался глухой залп, и пол вокруг моего отца разлетелся на куски.
Чодоары стреляли сквозь пол. Три или четыре паликара упали, сраженные пулями снизу, и тела их были изрешечены пулями.
Мой отец зарычал, вцепился пальцами в пробоины от пуль и вырвал из пола целую доску.
