Монте-Кристо взял стакан и, отпив половину, подал его Валентине, которая, улыбнувшись, проглотила остальное.
– Я узнаю вкус моего ночного напитка, – сказала она. – Он всегда освежает мне грудь и успокаивает ум. Благодарю вас, сударь.
– Вот как вы прожили четыре дня, Валентина, – сказал граф. – А как жил я? Какие жестокие часы я здесь провел! Какие ужасные муки я испытывал, когда видел, как наливают в ваш стакан смертоносный яд! Как я дрожал, что вы его выпьете прежде, чем я успею выплеснуть его в камин!
– Вы говорите, сударь, – продолжала Валентина в невыразимом ужасе, – что вы пережили тысячу мук, видя, как наливают в мой стакан смертоносный яд? Но тогда, значит, вы видели и того, кто его наливал?
– Да.
Валентина приподнялась на постели; и, прикрывая грудь, бледнее снега, вышитой сорочкой, еще влажной от холодного пота лихорадки, спросила:
– Вы видели?
– Да, – повторил граф.
– Это ужасно, сударь; вы хотите заставить меня поверить в какие-то адские измышления. Как, в доме моего отца, в моей комнате, на ложе страданий, меня продолжают убивать? Уйдите, сударь, вы смущаете мою совесть, вы клевещете на божественное милосердие, это немыслимо, этого быть не может!
– Разве вы первая, кого разит эта рука, Валентина? Разве вы не видели, как погибли маркиз де Сен-Меран, маркиза де Сен-Меран, Барруа? Разве не погиб бы и господин Нуартье, если бы то лекарство, которым его пользуют уже три года, не предохраняло его, побеждая яд привычкой к яду?
– Боже мой, – сказала Валентина, – так вот почему дедушка последнее время требует, чтобы я пила все то, что он пьет?
– И у этих напитков горький вкус, как у сушеной апельсиновой корки?
– Да, да!
– Теперь мне все понятно! – сказал Монте-Кристо. – Он знает, что здесь отравляют, и, может быть, даже знает кто. Он начал вас приучать – вас, свое любимое дитя, – к убийственному снадобью, и действие этого снадобья было ослаблено. Вот почему вы еще живы, – чего я никак не мог себе объяснить, – после того как четыре дня тому назад вас отравили ядом, который обычно беспощаден.
– Но кто же убийца, кто отравитель?
– Теперь я вас спрошу: видели вы, чтобы кто-нибудь входил ночью в вашу комнату?
– Да. Часто мне казалось, что я вижу какие-то тени; вижу, как тени подходят, удаляются, исчезают; но я их принимала за видения, и сегодня, когда вы вошли, мне долго казалось, что я брежу или вижу сон.
– Так вы не знаете, кто посягает на вашу жизнь?
– Нет, – сказала Валентина, – кто может желать моей смерти?
– Сейчас узнаете, – сказал Монте-Кристо, прислушиваясь.
– Каким образом? – спросила Валентина, со страхом озираясь по сторонам.
– Потому что сейчас у вас нет лихорадки, нет бреда, потому что сознание ваше прояснилось, потому что бьет полночь, а это час убийц.
– Господи! – сказала Валентина, проводя рукой по влажному лбу.
Медленно и уныло пробило полночь, и каждый удар молотом падал на сердце девушки.
– Валентина, – продолжал граф, – соберите все свои силы, подавите в груди биение сердца, сдержите крик в груди, притворитесь спящей, и вы увидите.
Валентина схватила графа за руку.
– Я слышу шум, – сказала она, – уходите!
– Прощайте, или, вернее, до свидания, – отвечал граф.
И с грустной, отеческой улыбкой, от которой сердце девушки преисполнилось благодарности, граф неслышными шагами направился к нише, где стоял шкаф.
Но прежде чем закрыть за собой дверцу, он обернулся к Валентине.
– Ни движения, ни слова, – сказал он, – пусть думают, что вы спите; иначе вас могут убить раньше, чем я подоспею.
И, произнеся это страшное наставление, граф исчез за дверью, бесшумно закрывшейся за ним.
IV. Локуста
Валентина осталась одна; двое других часов, отстававших от часов Филиппа Рульского, тоже друг за другом пробили полночь. Потом все затихло, и только изредка доносился далекий стук колес.
Все внимание Валентины сосредоточилось на часах в ее комнате, маятник которых отбивал секунды.
Она принялась считать секунды и заметила, что ее сердце бьется вдвое скорее.
Но она все еще сомневалась; кроткая Валентина не могла поверить, что кто-то желает ее смерти. За что? С какой целью? Что она сделала дурного, чтобы нажить себе врагов?
Она не могла и думать о сне.
Единственная страшная мысль терзала ее: на свете есть человек, который пытался ее убить и опять попытается это сделать.
Что, если на этот раз, видя, что яд бессилен, убийца, как сказал Монте-Кристо, прибегнет к стали? Что, если граф не успеет помешать ему? Что, если это ее последние минуты, и она больше не увидит Морреля?
При этой мысли Валентина похолодела от ужаса и была готова позвонить и позвать на помощь.
Но ей казалось, что сквозь дверь книжного шкафа она видит глаза Монте-Кристо; она не могла не думать об этих глазах и не знала, поможет ли ей когда-нибудь чувство благодарности забыть о тягостном стыде, вызванном нескромной заботливостью графа.
Так прошло двадцать минут, двадцать вечностей; потом еще десять минут; наконец, часы зашипели и громко ударили один раз.
В этот миг еле слышное поскрипывание ногтем о дверцу шкафа дало знать Валентине, что граф бодрствует и советует ей бодрствовать тоже.
И сейчас же с противоположной стороны, где была комната Эдуарда, скрипнул паркет; Валентина насторожилась и замерла, затаив дыхание; щелкнула ручка, и дверь отворилась. Валентина едва успела откинуться на подушку и прикрыть локтем лицо.
Она вся дрожала, сердце ее сжималось от невыразимого ужаса. Он ждала.
Кто-то подошел к кровати и коснулся полога.
Валентина собрала все свое мужество и начала дышать ровно, как спящая.
– Валентина! – тихо позвал чей-то голос.
Девушка вся затрепетала, но не ответила.
– Валентина! – повторил голос.
Молчание: Валентина обещала графу не просыпаться.
И Валентина услышала почти неуловимый звук жидкости, льющейся в стакан, из которого она недавно пила.
Тогда она осмелилась приоткрыть веки и взглянуть из-под руки.
Женщина в белом пеньюаре наливала в ее стакан какую-то жидкость из флакона.
В это короткое мгновение Валентина, вероятно, задержала дыхание или шевельнулась; женщина испуганно остановилась и нагнулась к постели, проверяя, спит ли она. Это была г-жа де Вильфор.
Валентина, узнав мачеху, так сильно задрожала, что дрожь передалась кровати.
