– Так и есть! – прошептал аббат. – О Фариа, Фариа! Как ты знал людей и их дела!
– Что вы говорите? – спросил Кадрусс.
– Ничего, – отвечал аббат, – продолжайте.
– Данглар написал донос левой рукой, чтобы не узнали его почерка, а Фернан отнес на почту.
– Но и вы были при этом! – воскликнул вдруг аббат.
– Я? – отвечал удивленный Кадрусс. – Кто вам сказал, что я был при этом?
Аббат увидел, что зашел слишком далеко.
– Никто не говорил, – сказал он, – но, чтобы знать такие подробности, нужно было быть при этом.
– Вы правы, – сказал Кадрусс глухим голосом, – я был при этом.
– И вы не воспротивились этой гнусности? – сказал аббат. – Тогда вы их сообщник.
– Господин аббат, – отвечал Кадрусс, – они напоили меня до того, что я почти совсем лишился рассудка. Я видел все, как в тумане. Я говорил им все, что может сказать человек в таком состоянии, но они отвечали мне, что это только шутка с их стороны и что эта шутка не будет иметь никаких последствий.
– Но на следующий день, сударь, на следующий день вы увидели, что она все же имела последствия. Однако вы промолчали, хотя были при том, как арестовали Дантеса.
– Да, господин аббат, я был при этом и хотел говорить; я хотел все рассказать, но Данглар удержал меня.
«А если окажется, – сказал он мне, – что он виновен, что он в самом деле был на Эльбе и ему поручили передать письмо бонапартистскому комитету в Париже, если это письмо при нем найдут, то ведь на его заступников будут смотреть, как на его сообщников».
Я побоялся в такие времена быть замешанным в политическое дело и промолчал; сознаюсь, это была подлая трусость с моей стороны, но не преступление.
– Понимаю; вы умыли руки, вот и все.
– Да, господин аббат, – отвечал Кадрусс, – и совесть мучит меня за это день и ночь. Клянусь вам, я часто молю бога, чтобы он простил мне, тем более что это прегрешение, единственное за всю мою жизнь, в котором я серьезно виню себя, – несомненно причина всех моих бед. Я расплачиваюсь за минуту слабости; поэтому-то я всегда говорю Карконте, когда она жалуется на судьбу: «Молчи, жена, видно, так богу угодно».
И Кадрусс с искренним раскаянием опустил голову.
– Ваше чистосердечие заслуживает похвалы, – сказал аббат, – кто так кается, тот достоин прощения.
– К несчастью, – прервал Кадрусс, – Эдмон умер, не простив меня.
– Он ничего не знал… – сказал аббат.
– Но теперь он, может быть, знает, – возразил Кадрусс, – говорят, мертвые знают все.
Наступило молчание. Аббат встал и в задумчивости прохаживался по комнате, потом возвратился на свое место и снова сел.
– Вы мне уже несколько раз называли какого-то господина Морреля, – сказал он. – Кто это такой?
– Это владелец «Фараона», хозяин Дантеса.
– А какую роль играл этот человек во всем этом печальном деле? – спросил аббат.
– Роль честного человека, мужественного и отзывчивого. Он раз двадцать ходатайствовал за Дантеса. Когда возвратился император, он писал, умолял, грозил, так что при второй реставрации его самого сильно преследовали за бонапартизм. Десять раз, как я вам уже говорил, он приходил к отцу Дантеса с намерением взять его к себе, а накануне или за два дня до его смерти, как я тоже вам уже говорил, он оставил на камине кошелек с деньгами; из этих денег заплатили долги старика и на них же его похоронили, так что бедняга мог по крайней мере умереть так же, как жил, не будучи никому в тягость. У меня и по сей день хранится этот кошелек, большой красный кошелек, вязаный.
– Этот господин Моррель жив? – спросил аббат.
– Жив, – сказал Кадрусс.
– И, верно, небо благословило его – он богат, счастлив?..
Кадрусс горько усмехнулся.
– Счастлив, вроде меня, – сказал он.
– Как, господин Моррель несчастлив? – воскликнул аббат.
– Он на краю нищеты, господин аббат, и, что еще хуже, ему грозит бесчестие.
– Почему?
– Дело в том, – начал Кадрусс, – что после двадцатипятилетних трудов, заняв самое почетное место среди марсельских купцов, господин Моррель разорен дотла. Он потерял в два года пять кораблей, стал жертвой трех банкротств, и теперь вся его надежда на этот самый «Фараон», которым командовал бедный Дантес; он скоро должен возвратиться из Индии с грузом кошенили и индиго. Если этот корабль потонет, как и другие, господин Моррель погиб.
– А есть ли у этого несчастного жена, дети?
– Да, у него есть жена, которая все переносит, как святая; у него есть дочь, которая хотела выйти замуж за любимого человека, но теперь родители не позволяют ему жениться на обедневшей девушке. Кроме того, у него есть сын, офицер; но вы понимаете, что все это только усугубляет горе несчастного, а не утешает его. Если бы он был один, он пустил бы себе пулю в лоб, и кончено.
– Это ужасно! – прошептал аббат.
– Вот как господь награждает добродетель, господин аббат, – сказал Кадрусс. – Посмотрите на меня; я не сделал ни одного худого дела, кроме того, в чем я вам повинился, и я дошел до нищеты. Мне суждено увидеть, как моя бедная жена умрет от лихорадки, и я ничем не смогу ей помочь, а сам я умру с голоду, как умер старик Дантес, между тем как Фернан и Данглар купаются в золоте.
– Как так?
– Потому что им повезло, а честным людям никогда не везет.
– Что же сталось с Дангларом, с главным виновником? Ведь он подстрекатель, правда?
– Что с ним сталось? Он уехал из Марселя и, по рекомендации господина Морреля, который ничего не знал о его преступлении, нанялся к одному испанскому банкиру. Во время испанской войны он занимался поставками на французскую армию и разбогател; потом он стал играть на бирже и таким образом утроил свой капитал, а потеряв жену, дочь своего банкира, женился на вдове, госпоже де Наргони, дочери камергера нынешнего короля, господина де Сервьё, который сейчас в большой милости. Он стал миллионером, его сделали бароном, так что он теперь барон Данглар; у него особняк на улице Монблан, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и не знаю уж сколько миллионов в сундуках.
– Вот оно что! – сказал аббат со странной интонацией. – И что же, он счастлив?
– Счастлив? Кто может это знать? Счастье или несчастье, про это знают стены; у стен есть уши, но нет языка. Если богатство составляет счастье, так Данглар счастлив.
– А Фернан?
– О, Фернану, тому еще пуще повезло.
– Но каким образом мог разбогатеть и выйти в люди бедный каталанский рыбак, без всяких средств, без образования? Признаюсь, это меня удивляет.
– Это и всех удивляет; вероятно, в его жизни есть какая-то тайна, которой никто не знает.
