– Какого происшествия, монсеньор?
– Похищения Дианы де Меридор! Бедное юное создание!
– Увы! – пробормотал Монсоро так, что нельзя было понять, к кому относится его сожаление.
– Вы ее оплакиваете, не так ли? – сказал герцог, снова переводя разговор на твердую почву.
– А разве вы ее не оплакиваете, ваше высочество?
– Я? О! Вы же знаете, как я сожалел о моем роковом капризе! И, подумайте, из-за моих дружеских чувств к вам, из-за привычки моей к вашим добрым услугам я позабыл, что, не будь вас, я не похитил бы юную девицу.
Монсоро почувствовал удар.
«Посмотрим, – сказал он себе, – может быть, это просто угрызения совести?»
– Монсеньор, – возразил он герцогу, – ваша природная доброта побуждает вас возводить на себя напраслину, не вы явились причиной смерти Дианы де Меридор, да и я также в ней не повинен.
– Почему? Объяснитесь.
– Извольте. Разве в мыслях у вас было не останавливаться даже перед смертью Дианы де Меридор?
– О, конечно, нет.
– Тогда ваши намерения оправдывают вас, монсеньор. Вы ни при чем: стряслась беда, случайная беда, такие несчастья происходят каждый день.
– И к тому же, – добавил герцог, погружая свой взгляд в самое сердце Монсоро, – смерть все окутала своим вечным безмолвием!
В этих словах прозвучала столь зловещая интонация, что Монсоро тотчас же вскинул глаза на принца и подумал: «Нет, это не угрызения совести…»
– Монсеньор, – сказал он, – позволите ли вы мне говорить с вашим высочеством откровенно?
– А что, собственно, вам мешает? – с высокомерным удивлением осведомился принц.
– И вправду, я не знаю, что мне сейчас мешает.
– Что вы хотите этим сказать?
– О монсеньор, я хочу сказать, что отныне откровенность должна быть главной основой моей беседы с принцем, наделенным столь выдающимся умом и таким благородным сердцем.
– Отныне?.. Почему только отныне?
– Но ведь в начале нашей беседы его высочество не сочло нужным быть со мной откровенным.
– Да неужели? – парировал герцог с принужденным смехом, который выдавал закипающий в нем гнев.
– Послушайте меня, монсеньор, – смиренно сказал Монсоро. – Я знаю, что ваше высочество собирается мне сказать.
– Коли так, говорите.
– Ваше высочество хотело дать мне понять, что Диана де Меридор, может быть, не умерла, и это избавляет от угрызений совести тех, кто считал себя ее убийцами.
– О! Как долго вы тянули, сударь, прежде чем решились довести до меня эту утешительную мысль. А вы еще называете себя верным слугой! Вы видели, как я мрачен, удручен. Я признался вам, что после гибели этой женщины меня мучают кошмары, меня, человека, благодарение богу, не склонного к тонкой чувствительности… и вы оставляли меня томиться и мучиться, хотя одно ваше слово, одно высказанное вами сомнение могло бы облегчить мои страдания. Как должен я назвать подобное поведение, сударь?
В словах герцога прозвучали раскаты готового разразиться гнева.
– Монсеньор, – отвечал Монсоро, – можно подумать, что вы меня в чем-то обвиняете.
– Предатель! – внезапно закричал герцог, делая шаг к главному ловчему. – Я тебя обвиняю и поддерживаю обвинение… Ты меня обманул, ты перехватил у меня женщину, которую я любил.
Монсоро страшно побледнел, но остался стоять в спокойной, почти вызывающей позе.
– Это верно, – сказал он.
– Ах, это верно… Обманщик! Наглец!
– Соблаговолите говорить потише, монсеньор, – сказал Монсоро, все еще сохраняя спокойствие, – ваше высочество позабыли, что вы говорите с дворянином, с добрым слугой…
Герцог разразился конвульсивным смехом.
– …с добрым слугой короля! – закончил Монсоро. Он произнес эту страшную угрозу, не изменив своего бесстрастного тона.
Услышав слово «король», герцог сразу перестал смеяться.
– Что вы хотите этим сказать? – пробормотал он.
– Я хочу сказать, – почтительно, даже угодливо продолжал Монсоро, – что ежели монсеньор пожелает меня беспристрастно рассудить, он поймет, почему я мог завладеть этой женщиной, ведь ваше высочество тоже хотели завладеть ею.
Герцог остолбенел от такой дерзости и не нашелся что ответить.
– Вот мое извинение, – просто сказал главный ловчий, – я горячо любил Диану де Меридор.
– Но и я тоже, – надменно возразил Франсуа.
– Это верно, монсеньор, и вы – мой господин, но Диана де Меридор вас не любила!
– А тебя она любила? Тебя?
– Возможно, – пробормотал Монсоро.
– Ты лжешь! Ты лжешь! Ты принудил ее насильно, как и я мог бы ее принудить. Только я, твой господин, потерпел неудачу, а тебе, моему холопу, удалось. И это потому, что я действовал одной силой, а ты пустил в ход вероломство.
– Монсеньор, я ее любил.
– Какое мне до этого дело! Мне!
– Монсеньор…
– Ты угрожаешь, змея?
– Монсеньор, остерегитесь, – произнес Монсоро, опуская голову, словно тигр перед прыжком. – Я любил ее, повторяю вам, и я не из ваших холопов, как вы меня сейчас назвали. Моя жена принадлежит мне, как моя земля. Никто не может у меня ее отобрать, никто, даже сам король. Я пожелал эту женщину, и я ее взял.
– Правда твоя, – сказал Франсуа, устремляясь к серебряному колокольчику, стоявшему на столе, – ты ее взял, ну что ж, ты ее и отдашь.
– Вы ошибаетесь, монсеньор! – воскликнул Монсоро, бросившись к столу, чтобы остановить принца. – Оставьте эту дурную мысль помешать мне. Если вы призовете сюда людей, если вы нанесете мне публичное оскорбление…
– Говорю тебе: откажись от этой женщины.
– Отказаться от нее? Невозможно… Она моя жена, мы обвенчаны перед богом.
Монсоро рассчитывал на воздействие имени божьего, но и оно не укротило бешеный нрав герцога.
– Если она твоя жена только перед богом, то ты вернешь ее людям, – сказал принц.
– Неужто он знает все? – невольно вырвалось у Монсоро.
– Да, я знаю все. Этот брак, либо ты его сам расторгнешь, либо его расторгну я, хоть бы ты сотню раз поклялся перед всеми богами, которые когда-либо восседали на небесах.
– Монсеньор, вы богохульствуете, – сказал Монсоро.
– Завтра же Диана де Меридор вернется к отцу, завтра же я отправлю тебя в изгнание. Даю тебе час на продажу должности главного ловчего. Таковы мои условия. Иначе берегись, вассал, я тебя изничтожу, как вот этот стакан.
