Этот план мщения придал ему сил. Он бросился назад и вскоре, задыхающийся, весь в поту, очутился возле стены.
Цепляясь за ветки, Монсоро взобрался на нее и спрыгнул по другую сторону. Но лошади там уже не было, вернее говоря – не было лошадей.
Мысль, осенившая графа, была так хороша, что, прежде чем прийти к нему, пришла к его противнику, и тот воспользовался ею.
Расстроенный Монсоро издал яростное рычание и погрозил кулаком этому коварному дьяволу, который, конечно же, смеялся над ним под покровом уже сгустившейся в лесу темноты. Но так как волю графа сломить было нелегко, он восстал против рокового стечения обстоятельств, словно задавшихся целью доконать его, собрал все свои силы и, несмотря на быстро наступающую тьму, тотчас же нашел короткую дорогу в Анжер, известную ему еще со времен детства, и возвратился по ней в город.
Через два с половиной часа он снова оказался у городских ворот, полумертвый от жажды, жары и усталости. Но возбуждение, в котором находился его дух, придало силы телу, и он был все тем же волевым и одновременно необузданным в своих страстях человеком.
Кроме того, его поддерживала одна мысль: он расспросит часового, вернее, часовых, обойдет все ворота; он узнает, через какие ворота проехал человек с двумя конями; он опорожнит свой кошелек, пообещает золотые горы и получит приметы этого человека.
И кто бы это ни был, раньше или позже, он с ним рассчитается.
Монсоро опросил часового, но часовой только что заступил на пост и ничего не знал. Тогда граф вошел в кордегардию и навел справки там.
Ополченец, который сменился с поста, видел примерно около двух часов тому назад, как в город вошла лошадь без всадника и направилась в сторону дворца.
Он даже подумал тогда, что с всадником, должно быть, что-то случилось и умный конь сам вернулся домой.
Монсоро безнадежно махнул рукой: нет, решительно, ему не суждено ничего узнать.
Потом он, в свою очередь, зашагал к герцогскому дворцу.
Дворец был полон жизни, шума, веселья. Окна сияли, как солнца, кухни пламенели, словно пылающие печи, распространяя из своих форточек ароматы дичины и гвоздики, способные заставить желудок забыть о своем соседе – сердце.
Но чтобы попасть во дворец, надо было открыть ворота, закрытые на все запоры.
Монсоро кликнул привратника и назвал себя, однако привратник не узнал его.
– Тот был прямой, а вы сгорбленный, – сказал он.
– Это от усталости.
– Тот был бледный, а вы красный.
– Это от жары.
– Тот был верхом, а вы пеший.
– Это потому, что моя лошадь испугалась, рванулась в сторону, сбросила меня с седла и вернулась без всадника. Разве вы не видели моей лошади?
– А! Правильно, – сказал привратник.
– Как бы то ни было, пошлите за мажордомом.
Привратник, обрадовавшись этой возможности снять с себя ответственность, послал за упомянутым должностным лицом.
Мажордом пришел и сразу узнал Монсоро.
– Боже мой! Откуда вы явились в таком виде? – спросил он.
Монсоро повторил ту же басню, которую рассказал привратнику.
– Знаете, – сообщил мажордом, – мы были очень обеспокоены, когда увидели лошадь без всадника, особенно монсеньор, которого я имел честь предупредить о вашем прибытии.
– А! Монсеньор выглядел обеспокоенным? – воскликнул Монсоро.
– И весьма.
– Что же он сказал?
– Чтобы вас привели к нему, как только вы появитесь.
– Хорошо. Я загляну сначала в конюшню, узнаю, все ли в порядке с лошадью его высочества.
Монсоро вошел в конюшню и увидел, что умное животное стоит на том самом месте, откуда он его взял, и прилежно, как и подобает лошади, которая чувствует необходимость восстановить свои силы, жует овес.
Потом, не позаботившись даже переменить одежду, – Монсоро счел, что важность известия, которое он привез, ставит его выше требований этикета, – даже не переодевшись, повторяем мы, главный ловчий направился в столовую. Все придворные принца и сам его высочество, собравшись вокруг великолепно сервированного и ярко освещенного стола, атаковали паштеты из фазана, свежезажаренное мясо дикого кабана и сдобренные пряностями закуски, которые они запивали славным, бархатистым красным вином из Кагора или тем коварным, игристым и нежным анжуйским, которое ударяет в голову еще прежде, чем в стакане полопаются все топазовые пузырьки.
– Двор весь собрался, – говорил Антрагэ, раскрасневшийся, словно молодая девица, и уже пьяный, как старый рейтар, – весь представлен, как и погреб вашего высочества.
– Не совсем, не совсем, – сказал Рибейрак, – недостает главного ловчего. Стыдно, в самом деле, что мы поедаем дичь его высочества, а не добываем ее себе сами.
– Я голосую за главного ловчего, за любого, – сказал Ливаро, – не важно, кто это будет, пусть даже господин де Монсоро.
Герцог улыбнулся, он один знал о приезде графа.
Не успел Ливаро произнести свои слова, а принц улыбнуться, как открылась дверь и вошел граф де Монсоро.
Увидев его, герцог издал громкое восклицание, громкое тем более, что оно прозвучало среди общей тишины.
– Вот и он! – воскликнул герцог. – Как видите, господа, небо к нам благосклонно: не успеешь высказать желание, оно тут же исполняется.
Монсоро, приведенный в замешательство самоуверенностью принца, несвойственной в подобных случаях его высочеству, смущенно поклонился и отвел взгляд в сторону, ослепленный, как филин, которого внезапно перенесли из темноты на яркий солнечный свет.
– Садитесь и ужинайте, – сказал герцог, указывая графу де Монсоро место напротив себя.
– Монсеньор, – ответил Монсоро, – я очень хочу пить, очень голоден и очень устал, но я не сделаю ни глотка, не съем ни кусочка и не присяду, прежде чем не передам вашему высочеству чрезвычайно важного известия.
– Вы прибыли из Парижа, не так ли?
– И по очень спешному делу, монсеньор.
– Что ж, слушаю, – сказал герцог.
Монсоро приблизился к Франсуа и, с улыбкой на губах и ненавистью в сердце, шепнул ему:
– Монсеньор, ее величество королева-мать едет повидаться с вашим высочеством и почти не делает остановок по пути.
Лицо герцога, на которое были устремлены все глаза, озарилось внезапной радостью.
– Прекрасно, – сказал он. – Благодарю вас, господин де Монсоро, вы, как всегда, верно служите мне. Продолжим наш ужин, господа.
