«Конец, – понял Константин, изо всех сил пытаясь очнуться. – Я все-таки уснул, и теперь мне крышка».
Сделав отчаянное усилие, он закричал, будя себя этим жутким хриплым воплем. Некоторое время затекшие конечности отказывались ему повиноваться, но наконец Рощину удалось пошевелить пальцами, а потом и открыть глаза.
За маленьким оконцем серел рассвет.
– Проснулся? – спросил растянувшийся поперек камеры Рогач. – Тогда разомнись малехо и давай ко мне. – Он подвинулся, освобождая место на полу. – Пошепчемся. Разговор не для мусорских ушей.
– О чем разговор? – спросил Константин, когда, взвесив все «за» и «против», пристроился рядом.
Он все еще ожидал внезапного нападения или какого-нибудь другого подвоха, но то, что произошло, ошеломило его гораздо сильнее.
– Пойдешь со мной в бега? – спросил Рогач шепотом. – Все готово, все продумано. Риск, конечно, есть, но без него в нашей жизни никуда. Что скажешь, Роща?
Константин нахмурился.
– То убить готов, то в кореша зовешь, – проворчал он, не зная, как реагировать на неожиданное предложение.
– Так я тебе поначалу не верил, – пояснил Рогач.
– А теперь, выходит, веришь?
– Не до конца, но характер ты показал, и он у тебя не гнилой, Роща.
– Спасибо за честь, но…
– Отказываешься, – с упреком констатировал Рогач.
Константин молчал. За спиной было почти шесть лет, проведенных в неволе. Впереди этих страшных, мучительных, невыносимо долгих лет было в три раза больше. Дотянет ли Константин свой срок до конца? Вряд ли. Гонору многовато. Рано или поздно сунут ему блатные заточку под ребра или мусора в карцере сгноят. И вроде не велика потеря для человечества, но Константина не устраивал такой конец. Во-первых, не хотелось подыхать в расцвете сил. Во-вторых, не желал, чтобы его закопали на безымянном кладбище, в то время как братья Мотыли по-прежнему жировали бы на воле.
– Я не отказываюсь, – сказал Константин, уставившись в потолок немигающим взглядом. – Я думаю.
– Хрен ли тут думать? – занервничал Рогач. – Делать надо.
Утверждение было абсурдное, совершенно смехотворное. Как в том анекдоте, когда ученые взялись дрессировать сантехника вместо обезьян. Подвесили к потолку бутылку водки, поставили в комнате табурет, положили швабру. Запустили сантехника. Он, как увидал бутылку, так давай прыгать, пытаясь ее достать. Скачет, скачет, а толку нет. «Думай, – тихонько подсказывают ему ученые. – Думай, Вася». – «Хрен ли тут думать! – возмутился запыхавшийся сантехник. – Прыгать надо».
– Прыгать надо, – пробормотал Константин и помотал головой, прогоняя всякую дурь, лезущую в нее после недосыпания, жажды и голода.
– Прыгать придется, – подтвердил Рогач, настороженно уставившись на сокамерника. – А ты почем знаешь?
– Да так, к слову пришлось.
– И что ты надумал?
– Не торопи ты меня, – рассердился Константин. – И минуты не прошло, а он уже наседает…
– Минуты? – Рогач фыркнул. – Ты целых полчаса лежал молча. Я думал, ты прикидываешь, что к чему, а ты, значит, дрыхнешь?
– Сам виноват.
– Кто старое помянет, тому глаз вон… Лучше говори, что надумал.
Помолчав немного, Константин коротко проговорил:
– Я согласен.
– Вот это дело, – обрадовался Рогач и завозился, устраиваясь поудобнее. – Тогда слушай…
И в ухо Рощина полился жаркий, сбивчивый шепот сокамерника.
Колебания на этом не закончились, однако длились они не слишком долго. Выслушав Рогача, Константин не поверил ему до конца. Да, порой он все еще бывал наивен, но не настолько, чтобы безоговорочно принять предложенный план. А вдруг это подстава, развод по-мусорски? Константин знал, что начальство нередко избавлялось от неугодных зэков с помощью провокаций подобного рода. Попытка к бегству, выстрел в спину – и никаких проблем. Может быть, Константина ожидает то же самое? Внутренний голос подсказывал ему не лезть в западню, и все же он подчинился не ему, а той непреодолимой силе, которая порой толкает мужчин на рискованные поступки вопреки логике и здравому смыслу.
Когда Рогач изложил суть своего замысла, Константин молча кивнул. Оживившись, сокамерник подвел его к окну и показал, что решетка заблаговременно вытащена из проема и держится лишь благодаря деревянным клинышкам.
– Братва помогла, – похвастался он Константину. – Многие специально в трюм садились, чтобы понемногу расшатывать решетку. Потом бетонную крошку тщательно сметали, мешали с грязью и залепливали дыры.
– Почему именно для тебя старались? – подозрительно спросил Константин. – Почему никто другой этим ходом не воспользовался?
– Да за такое порвут, – сказал Рогач, – хоть за решеткой, хоть на воле. И потом, я, считай, смертник, мне особое уважение… – Он помолчал, прислушиваясь. – Все, хорош языками трепать. Давай спать. Нам теперь много сил понадобится. Все, что остались, и еще сверх того.
Не возражая, Константин немедленно закрыл глаза и отключился, как будто ему вкололи снотворного. Казалось, не прошло и минуты, когда его затормошили чужие нетерпеливые руки.
– Подъем, – прошипел Рогач, дыша Рощину в лицо гнилью. – Приходи в себя, Роща.
Константин немедленно принялся разминаться, чувствуя, что приближается момент истины. Под ложечкой у него заныло.
– Кажись, «дубак» один остался, – обрисовал ситуацию Рогач, прильнув ухом к двери. – Напарник то ли в магазин, то ли в санчасть наладился. Самое время рвать когти.
По коже Константина поползли мурашки.
– Может, темноты дождемся? – занервничал он.
– Лучше уж сразу Нового года.
– Подкрепимся, воды попьем… – продолжал тянуть время Константин, ненавидя и презирая себя за нерешительность.
– В носу поковыряемся, подрочим, – передразнил его Рогач. – Ты что, Роща, сдрейфил? В отказ идешь?
«Да», – немедленно заявил внутренний голос Константина.
– Нет, – проворчал он вслух. – Погнали. Я с тобой.
В то самое мгновение, когда были произнесены эти слова, страх неожиданно испарился, а на смену ему пришла злая, отчаянная, непрошибаемая решимость.
Так Константин ступил на скользкую дорожку, сойти с которой не надеялся никогда.
Набрав полную грудь воздуха, Рогач приблизился к двери и заорал:
– Эй, на вахте! Тут баклан окочурился. Забирайте, пока не завонялся.
Памятуя уговор, Константин немедленно улегся на пол лицом вниз. Подобно сообщнику, он был полностью одет, несмотря на нестерпимую жару в камере. Это могло вызвать подозрение вертухаев, но Рогач сказал, что, судя по голосам, они что-то отмечали и успели изрядно залить глаза. Как бы то ни было, а обратного пути нет.
